Блицфриз - Свен Хассель

Мы зарываемся в снег руками и ногами. Продолжать движение при таком свете — верная смерть. Как долго мы лежим там? Годы? Месяцы? Дни? Часы? Мы поразились бы, скажи кто, что всего лишь минуты. Над нашими головами свистят пули. Фугасные снаряды врывают глубокие воронки в мерзлых полях. Мы отчаянно жмемся к земле. Я поворачиваюсь к лежащему рядом со мной человеку и вижу, что от него осталась лишь груда дрожащей плоти. Он спас меня от снаряда. Я определяю по звуку, что русские ведут огонь из «катюш». Взрывы их мин насыпают землю брустверами впереди и позади нас.

Мозер делает рывок вперед. Легионер следует за ним, но взрывом его отбрасывает назад. Он кричит, прижимая к лицу ладони. Между пальцев течет кровь. Я хватаю его за ступни и оттаскиваю в укрытие. Половина его лица исчезла. Я перевязываю его, как только могу.

— Я ничего не вижу! — бормочет он. — Я ослеп! Дай мне мой пистолет!

— Ерунда, глаза твои целы. Они просто закрыты бинтом, — отвечаю я. — Оторвана левая щека, и только. Теперь проведешь в тылу не меньше трех месяцев. Черт возьми, ты счастливчик, Гроза Пустыни!

Он мне не верит.

Приходится осторожно снять бинт с его глаз. Легионер издает радостный вопль, обнаружив, что не лишился зрения, но я все же забираю у него пистолет на всякий случай. Людям с раной в голову могут прийти самые безумные мысли. Я держу его за руку, когда мы бежим дальше.

Профессор бежит рядом со мной. Он потерял автомат и теперь смертельно боится трибунала.

Я слышу приближение снаряда. Смертоносный, пронзительный свист. Едва успеваю столкнуть Легионера в воронку и броситься туда следом. Профессор так беспокоится о потерянном автомате, что не слышит снаряда, взрывающегося перед ним. Рука Профессора взлетает высоко в воздух и падает позади него. Он удивленно ее поднимает и не может понять, как она может быть его рукой. Кровь хлещет из его плеча. Я пытаюсь остановить ее. Делаю жгут из лямки его противогазной сумки. Он говорит, что ничего не чувствует. Я посыпаю рану сульфаниламидом и пытаюсь подозвать других. Меня никто не слышит. Теперь мне нужно заботиться о двоих. Будем надеяться, что я не наткнусь на дозор русских. Автомат мне приходится нести висящим на шее. Прежде, чем я смогу привести его в боевое положение, буду десять раз убит.

Неожиданно Профессор начинает кричать. Анестезирующий эффект от удара прошел. Вскоре боль станет адской. Потеря руки очень болезненна, но, по крайней мере, его военным беспокойствам пришел конец. Если спросят, где его автомат, он может сказать, что лишился его вместе с рукой. Даже самый суровый трибунал не сможет отклонить это оправдание, хотя не сомневаюсь, что кое-кому из судей захочется иметь возможность потребовать, чтобы конечность и оружие были сданы на интендантский склад. Порта полагает, что вскоре потеря руки будет рассматриваться как утрата снаряжения, форма саботажа. Потерявшего руку солдата больше нельзя использовать. Потеря ноги, по армейским понятиям, не столь серьезна. После обучения пользоваться протезом солдата можно направить в интендантский отдел. Человека можно научить маршировать с протезом. У пруссаков есть инструкторы строевой подготовки — фельдфебели, — способные превращать почти полных инвалидов в акробатов.

Над нашими головами с ревом летят 105-миллиметровые снаряды. Звук такой, будто сотни пустых железных бочек катятся по длинным, наклонным туннелям. Целое отделение, бегущее чуть впереди меня, исчезает в пламени. Взлетают фонтаны земли и снега, громадные клубы дыма несутся к полевой дороге.

Порта пролезает через колючую проволоку. Он все еще волочет Штеге за собой на брезенте. Внезапно вскрикивает и роняет автомат, будто докрасна раскаленный. Падает, держась обеими руками за живот.

Я бросаюсь к нему, истерически всхлипывая. На миг мне кажется, что он мертв — такая у него странная поза. Одна нога неестественно вывернута.

К нам подбегают Старик с Малышом.

Порта открывает глаза.

— Кажется, я получил главный приз! Ну и взрыв! Куда я ранен?

— В ногу, — спокойно отвечает Старик.

— В ногу? — удивленно восклицает Порта. — У меня боль в груди и в животе. Там, должно быть, сотня снарядных осколков!

Старик разрезает его обмундирование. На груди и животе нет никаких следов ран.

— Кончай щекотаться, — говорит со смехом Порта. — Не могу выносить щекотки.

Старик проводит по его телу искусными пальцами. Смотрит на меня, потом на бедро Порты. Вид жуткий. Приходится истратить почти все наши пакеты первой помощи.

К нам спрыгивает Мозер.

— Чем вы тут, черт возьми, занимаетесь?

Обер-лейтенант видит Порту и умолкает. Губы его дрожат. Он близок к нервному срыву. Кладет автомат и проводит рукой по буйным рыжим волосам Порты.

— Ничего страшного, товарищ. Теперь отправишься в госпиталь в Германию и, может быть, сможешь остаться на гарнизонной службе до конца войны. Как только вернемся к своим, я представлю тебя к Железному кресту первой степени. Если хочешь стать унтер-офицером, то станешь.

— Нет, спасибо, — застенчиво улыбается Порта. — Железный крест — это хорошо, но гарнизонная служба не по мне. Что будет без меня со вторым отделением? Чего доброго, умрут с голоду!

Я вытаскиваю из снарядной воронки Легионера и Профессора.

— И они тоже, — стонет обер-лейтенант. — Хоть кто-то из нас выйдет отсюда живым?

Мы идем дальше, Малыш несет Порту на плечах. Старик волочет Штеге, Мозер заботится о Профессоре, а я — о Легионере.

Когда мы отошли уже далеко, я обнаруживаю, что забыл в воронке автомат. Нужно вернуться за ним. Возвращаться без оружия слишком рискованно. На потерю конечности не обратят внимания, но за потерю оружия поплатишься головой. Я передаю Легионера Барселоне и ползу обратно через проходы, которые мы проделали в проволочном заграждении. Внезапно я теряю направление. Меня охватывает истерика, будто зеленого новобранца. Я оказываюсь посреди минного поля. Прямо передо мной две соединенные мины. Коснись одной из них, и взорвутся сотни соединенных с ней. Чувствую ледяной холод. Какое-то время лежу тихо, как мышь. Если коснусь одной из мин, от меня не останется даже пуговицы. Я в ужасе молюсь Богу.

Потом осторожно ползу назад, оставив на столбе проволочного заграждения половину шинели. Подползаю к одной из воронок и в последний миг обнаруживаю, что там устроена сталинская западня. При свете ракеты вижу, как там поблескивают воткнутые в землю штыки. Если б я скатился вниз, они пронзили бы мое тело.

Чуть позже я попадаю в ловушку из колючей проволоки. В нее заползаешь, но выползти обратно не можешь. Слава Богу, у меня есть кусачки. За это нужно благодарить Порту. Подношу их к проволоке. Если она под напряжением, я умру в дожде голубых искр. Закрываю глаза и сжимаю ручки. Проволока лопается, хлестнув меня по лицу. Колючки глубоко впиваются. Я почти не чувствую этого. Я хочу только выбраться из ловушки. Я здесь легкая добыча. Если Иван заметит меня, то изрешетит пулями.

Я освободился. Выползаю в отверстие, но до сих пор не знаю, где нахожусь. Часто взлетающие ракеты не позволяют встать. Я ползаю кругами. Потом замираю и пытаюсь успокоить нервы. Стараюсь сориентироваться по артогню, но не могу разобрать разницы между звуками выстрелов и взрывов.

Внезапно очень близко от меня начинает строчить «максим». Я едва не выполз на русские позиции. Здесь такое часто случается. Солдат с надеждой ползет к траншее и обнаруживает, что попал прямо в руки противнику.

Я уже готов на все махнуть рукой, когда вдруг нахожу автомат. Он не мой, но такой же. Быстро ощупываю кобуру, там ли пистолет.

Мозер устраивает мне взбучку, когда я возвращаюсь к отделению после почти часового отсутствия.

— Где ты был, черт возьми? Еще минута, и я бы списал тебя!

Пусть себе беснуется. Через несколько минут мы будем у своих. Нам отчетливо видны траншеи. Сразу за опушкой. Уже недалеко!

Порта без сознания. Его тазобедренный сустав вывернут, и к ноге привязали карабин для поддержки. Малыш думает, что ему поставят серебряное бедро, и тогда ему будет что отдать в заклад, если окажется на мели.

Легионер просит пить. Мы кладем ему в рот снег.

— Пошли, — негромко говорит Мозер. — Последнее препятствие!

Клокдорф поднимается первым. Бежит вперед вместе с кавалеристом, который любит наблюдать за повешениями. Ноги их, кажется, едва касаются снега, они явно хотят преодолеть последние несколько метров одним рывком. Ничего не получается! Клокдорф забегает на минное поле. Взрыв швыряет его тело высоко в воздух, оно падает, взрывает другие мины, и так несколько раз. У кавалериста отрывает обе ноги. Когда мы подбегаем к нему, кровь уже вытекла из его тела до капли.

Теперь огонь открывают наши. Стучат пулеметы, легкие минометы извергают в нас 40-миллиметровые мины. Мы теряем еще десятерых. Я собираюсь спрыгнуть в воронку и тут получаю сильный удар в живот. Сперва я не понимаю, что случилось, и выхожу из себя. Думаю, кто-то из остальных сбил меня с ног. Потом к груди поднимается боль, словно от раскаленного ножа.