Сталинград - Энтони Бивор

Случалось, что русские и немецкие разведчики сталкивались, пересекая нейтральную полосу. В таких ситуациях они предпочитали делать вид, будто не замечают друг друга. И те и другие имели определенную задачу и четкий приказ избегать стычек с противником. Если же группы по какой-либо причине не могли мирно разминуться, следовала короткая схватка с применением ножей и штыков. «Когда я в первый раз убил немца ножом, он снился мне потом три недели подряд», – делился своими воспоминаниями командир взвода морской пехоты. Однако самую серьезную угрозу для разведгрупп представляло, как ни странно, возвращение к своим. Если разведчикам случалось немного сбиться с курса и вернуться не туда, откуда они отправились в рейд, их запросто могли подстрелить.

В советских войсках недостаток зимнего обмундирования был восполнен сразу же после успешного завершения операции «Уран». Почти все солдаты получили рукавицы из кроличьего меха, стеганые фуфайки, овчинные тулупы и шапки-ушанки. Приток новобранцев восполнил численность личного состава дивизий до штатного уровня. Над новичками, попавшими в уже закаленный в боях взвод, старики добродушно посмеивались, и все же считалось, что это лучше, чем попасть во вновь сформированное подразделение. Новичков на первых порах опекали, и шансов выжить было у них гораздо больше. Когда же новобранец привыкал к мысли о том, что его жизнь находится в постоянной опасности, и начинал жить одним днем, напряжение исчезало и страх уходил.

Молодых бойцов, еще не вкусивших «прелестей» окопной жизни, смущал не столько грубый солдатский юмор, сколько та свобода, с какой фронтовики говорили на политические темы. Многие прошедшие через горнило сражений солдаты позволяли себе такие выражения, заслышав которые новички невольно втягивали голову в плечи и оглядывались по сторонам. Обычно разговоры вертелись вокруг одной темы: жизнь после войны станет совсем другой, тяжелое положение колхозников изменится к лучшему, а привилегии номенклатуры будут ограничены.

На этом этапе войны опасность стать жертвой доноса была невелика. Как сказал один ветеран, «солдаты понимали, что кровью платят за право говорить свободно». Однако в тыловых госпиталях следовало держать язык за зубами. Уж там-то бдительные чекисты и осведомители ловили каждое неосторожно сказанное слово. Риск быть арестованным за речи, направленные против существующего режима, вернулся на фронт к концу войны, когда советские войска вошли в Германию. Армия по сути уже выполнила свою задачу, и Особые отделы НКВД (в то время они стали называться СМЕРШ) возобновили сталинский террор.

А пока солдаты продолжали изводить себя воспоминаниями о домашней пище и мечтать о победе. Как правило, в каждом взводе был свой рассказчик, развлекавший солдат волшебными сказками о послевоенной жизни. Еще одним развлечением была игра в карты, хотя это строжайше запрещалось. Зато на шахматы командиры смотрели с одобрением. Теперь, когда у солдат появилось больше свободного времени, многие принялись вырезать из дерева крошечные фигурки и мастерить примитивные шахматные доски. Но охотнее всего бойцы все же предавались воспоминаниям. Москвичи наперебой расхваливали свой родной город и чаще вовсе не для того, чтобы произвести впечатление на товарищей, а из-за естественной тоски по родным улицам, одолевавшей их в бескрайней заснеженной степи.

«Сочинение писем домой в то время являлось очень непростой задачей, – признавался позже один лейтенант морской пехоты. – Правду написать нельзя, фронтовикам запрещалось сообщать родным плохие новости, а хорошего было мало». Родители лейтенанта сохранили все его письма. Когда после войны он их перечел, то не обнаружил абсолютно никакой информации о положении дел на фронте. Как правило, письма начинались со слов: «Жив, здоров, кормят хорошо...» Весь эффект портила лишь заключительная часть письма, где говорилось, что все они готовы отдать жизнь за Родину.

Во взводах рассказывали анекдоты, шутили и поддразнивали друг друга, но беззлобно и добродушно. Удивительно, как редки были в этих тяжелых условиях проявления грубости. Разговор о женщинах начинался только в «особом настроении», после принятия наркомовских ста граммов или под впечатлением песен. В каждой роте положено было иметь гармонь для поднятия боевого духа, а самой любимой песней в период Сталинградской битвы стала «Землянка», русская версия песни Лили Марлен, с нежной проникновенной мелодией. Эта берущая за душу песня, написанная Алексеем Сурковым еще в прошлую зиму, поначалу расценивалась как идеологически невыдержанная, отдающая чрезмерным пессимизмом. Однако «Землянку» так полюбили на передовой, что комиссары сменили гнев на милость.

Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола как слеза.И поет мне в землянке гармоньПро улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кустыВ белоснежных полях под Москвой.Я хочу, чтобы слышала ты,Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко,Между нами снега и снега...До тебя мне дойти не легко,А до смерти – четыре шага.

Пой гармоника, вьюге назло,Заплутавшее счастье зови.Мне в холодной землянке теплоОт моей негасимой любви.

А внутри «котла», в 6-й армии, поддерживалась строжайшая дисциплина. Гитлер, в целях обеспечения лояльности, принялся одаривать окруженных медалями и званиями. Паулюс получил генерал-полковника.

Для немецких солдат единственной надеждой стало обещание фюрера сделать все возможное, чтобы вызволить их из кольца. Даже генерал Штрекер заметил, что бойцы стали меньше сетовать на уменьшение пайка, потому что верили в скорое освобождение. Однажды к Штрекеру обратился какой-то солдат. Указывая рукой в сторону артиллерийской канонады, он сказал: «Слышите, господин генерал? Это, наверное, идет наше спасение». Его слова произвели на Штрекера огромное впечатление. «Глубокая вера простого солдата согревает сердце», – заметил он тогда.

Антинацисты тоже были настроены оптимистично. Они считали, что Гитлер не посмеет бросить 6-ю армию на произвол судьбы. В этом случае ущерб, нанесенный престижу нацистского режима, стал бы слишком велик. Кроме того, приближение Рождества как нельзя лучше способствовало поднятию настроения. Гросскурт, отбросив обычную язвительность, записал в своем дневнике: «Появилась надежда, что все образуется и мы сорвемся с крючка». И все же он продолжал называть Сталинград «судьбоносным городом».

18. «Идет Манштейн!»

В конце первой недели декабря начались обильные снегопады. Балки завалило сугробами, и тем, кто жил в палатках, приходилось по утрам разгребать снег, чтобы вылезти наружу. Горючего для танков и автомобилей не хватало, а лошади были настолько истощены, что им приходилось помогать при малейшем подъеме. Капеллан Альтман из 113-й пехотной дивизии, проехав как-то с одной из полевых кухонь несколько километров, записал в своем дневнике: «Я не мог сидеть на повозке, пришлось соскочить. Лошадь была настолько худа, что еле перебирала ногами».

Больше всего Альтмана поразила молодость солдат полка, в который он приехал. Совсем мальчишки! Первым делом они поинтересовались, когда наконец у них будет вдоволь еды. Еще Альтман отметил, что их убогие землянки были трогательно украшены к Рождеству, а ведь шла только вторая неделя декабря. В штабе капеллана ждало первое задание – исповедать девятнадцатилетнего солдата, приговоренного к смерти за самострел.

Все в 6-й армии по сути жили впроголодь, но лишь немногие представляли себе все сложности, связанные со снабжением. Приказывая Паулюсу удерживать занятые позиции, Гитлер обещал посылать в «котел» сто транспортных самолетов ежедневно. Но уже в первую неделю начиная с 23 ноября грузопоток составлял лишь тридцать самолетов в день. Двадцать два самолета были сбиты противником всего за одни сутки 24 ноября. Еще девять русские сбили на следующий день. В отчаянной попытке восполнить потери на доставку грузов были переброшены бомбардировщики. Рихтгофен трижды звонил Йешоннеку, пытаясь убедить его в том, что у Люфтваффе нет возможности снабжать грузами целую армию, но его доводы остались без внимания. С Герингом вообще невозможно было связаться, тот предусмотрительно отбыл в Париж.

Авиация могла доставить в «котел» лишь 350 тонн грузов в неделю, в то время как потребности армии составляли 300 тонн ежедневно. Но и из этих жалких 350 тонн провиант составлял лишь 14. Три четверти всего груза приходилось на топливо, причем значительная его часть предназначалась силам Люфтваффе, базировавшимся на аэродроме в Питомнике.

К 6 декабря в «котел» прибыло 512 тонн грузов (менее четверти от необходимого минимума). В среднем на аэродроме в Питомнике приземлялось каждый день 44 машины. Из общего количества грузов провизия составляла лишь малую толику. Все больше и больше тягловых животных шло под нож, чтобы удержать паек на приемлемом уровне. Солдаты видели, что их довольствие тает с каждым днем, но утешали себя тем, что это ненадолго. Они восхищались храбростью пилотов Люфтваффе, доставлявших грузы, и очень полюбили «тетушку Ю» – трехмоторные «юнкерсы», увозившие в Германию раненых и почту. Письма немцев мало чем отличались от писем русских солдат. «Я здоров и весел...» – писали германские солдаты домой в декабре 1942 года. Бойцы старались подбодрить своих близких. «Все будет хорошо, за меня не волнуйтесь. Скоро я буду дома живой и здоровый». Они все еще уповали на рождественское чудо.