Прикосновение - Колин Маккалоу

– Александр, Ли скоро пятнадцать! Ты ждал целых шесть лет! По совету Суна я просто объяснила начальству школы, что Ли будет учиться инкогнито, спасаясь от врагов отца, которые не остановятся даже перед похищением мальчика. Это объяснение известно всей школе, а Ли искренне забавляется, слушая, как товарищи гадают, кто же он такой на самом деле. Будь в школе другие китайцы, ему пришлось бы тяжелее, но лишь в прошлом году учиться приехали двое сыновей богатых купцов из Вампоа, а Ли говорит, что им нет дела до Пекина.

– Ну-ну, – усмехнулся Александр.

– С этой поездкой ты пропустишь принятие важных законов, – продолжала она. – Я слышала, Паркс намерен урезать субсидии католическим школам, как и школам других конфессий. Но для других это не смертельно, их финансируют богатые снобы. А в католических школах учатся в основном дети из беднейших семей.

– Безмозглый протестант, – буркнул Александр.

– Еще на обсуждение вынесен новый закон о земле и еще один, ограничивающий въезд китайцев в страну. Да, и еще несколько законов о выборах. И зачем политикам вся эта возня с границами избирательных участков?

– Чтобы заполучить побольше голосов, Руби. Не задавай глупых вопросов.

– Сказать по правде, больше всего меня тревожит проект закона об ограничении торговли спиртным. Чертовы пуритане!

– Угомонись, Руби. – Александр взял ее под руку. – Кинросс под «сухой закон» не подпадает, торговля спиртным в городе и так ограничена, тем более что китайцы не пьют. Пуритане не наберут голосов – потому что китайцы не голосуют, а белые горожане слишком ценят свое право пить что и когда вздумается.

– С другой стороны, у меня отель, а не паб. А если понадобится – суну взятку полицейскому, как в Хилл-Энде.

– Уверяю тебя, это не понадобится. – Его голос изменился. – Не удивляйся, если я буду отсутствовать долго.

– А что для тебя «долго», Александр?

– Два, три, даже четыре года.

– Господи Иисусе! Да у меня к тому времени все зарастет, в четвертый раз стану девственницей!

– Я запомню, дорогая, и буду очень нежен.

– Значит, ты поможешь Ли поступить в Кембридж?

– Да. Компании «Апокалипсис» понадобятся ученые, а может, даже исследовательская лаборатория.

– Ли несказанно повезло. Хорошо бы он это понял, – произнесла Руби.

– Думаю, понимает, – улыбнулся Александр.

Для Элизабет известие об отъезде мужа, назначенном на конец 1879 года, стало неожиданностью, но не горем. Только Нелл была безутешна: с недавних пор отец начал брать ее в мастерские и в цеха, где обрабатывали добытую руду. На минувший Новый год, когда Нелл исполнилось три, она вместе с Александром даже спускалась в шахту. Но что ей делать, когда он уедет? Изо дня в день торчать дома?

Выслушав жалобы дочери, Александр принял решение нанять не гувернантку, а наставника-мужчину, который научит Нелл чтению и письму, азам латыни, греческого, французского и итальянского – девочке просто необходимо чем-нибудь занять беспокойный, пытливый ум. Наставнику, застенчивому молодому человеку по имени Уильям Стивенс, Александр отвел просторную комнату на третьем этаже Кинросс-Хауса. Сун прислал учиться трех смышленых мальчиков-китайцев, преподобный Питер Уилкинс – своего не по возрасту серьезного сына Донни, а Александр сумел найти трех белых девочек, которых родители согласились обучать в частной школе, но лишь до десятилетнего возраста. Из всех учеников Нелл была самая младшая: ей едва минуло четыре года, а остальным исполнилось уже пять.

Несколько дней Нелл закатывала скандалы с криками и слезами, но потом доказала, насколько похожа на отца: распрямила хрупкие плечики и смирилась со своей участью. Когда-нибудь она вырастет и будет повсюду ездить вместе с папой, а пока придется грызть гранит школьной науки.

Полдюжины экономок побывали в Кинросс-Хаусе и ушли ни с чем, и наконец явилась миссис Гертруда Сертис и вписалась в семью так же легко, как рука входит в перчатку, подобранную точно по размеру. Двое взрослых детей этой пятидесятилетней вдовы имели свои семьи, а она управляла заштатным пансионом в Блейни, где ее и разыскала Констанс Дьюи. Миссис Сертис была жизнерадостна, оптимистична, не шла на поводу у Нелл и повара Чжана, умело и доброжелательно отдавала распоряжения слугам-китайцам и даже сумела поладить с Джимом Саммерсом. Последнее обстоятельство приобрело особое значение, поскольку Александр объявил, что уезжает, а Саммерс впервые за все время службы отказался следовать за ним: Мэгги Саммерс страдала загадочной болезнью, о которой ее супруг предпочитал не распространяться.

Впрочем, с отъездом Александра исполнительная власть к Саммерсу не переходила. Сун сбросил вышитые шелковые одежды и лично занялся рудником и другими предприятиями «Апокалипсиса»: углем, железом и кирпичом в Литгоу, цементом в Райлстоуне, в окрестностях Литгоу, засеянными пшеницей обширными полями возле Веллингтона, оловянным рудником в Северном Квинсленде, заводом паровых двигателей в Сиднее и недавно найденным месторождением бокситов. Не говоря уже о прочих делах.

Словно отзываясь на беспокойство Александра, Элизабет решила за время его отъезда заново отделать и обставить Кинросс-Хаус, выбрав цвета, ткани и мебель по своему вкусу. Александр предоставил ей полную свободу действий при двух условиях: во-первых, если библиотека сохранится в прежнем виде, во-вторых, чтобы в доме было поменьше голубого цвета, нагоняющего тоску.

– Ты же знаешь, он любит красный, – напомнила Руби.

– А я – нет, – ответила Элизабет, твердо усвоившая, что красный – цвет блудниц. Она мечтательно протянула: – Одни комнаты будут абрикосовыми, другие – сиреневыми, третьи – в сливовой и нежно-желтой гамме, одна или две – цвета шартреза с примесью темно-синего и белого цветов.

– Современно, но мило, – оценила Руби.

Поскольку Руби и Констанс обожали делать покупки, все три женщины время от времени забирали Анну, Яшму, Шелковый Цветок и Бутон Персика и наведывались в Сидней: выбирали ткани, подолгу обсуждали достоинства обоев, и если не примеряли платья, туфельки и шляпки, то сводили с ума приказчиков в мебельных магазинах. Нелл охотно оставалась дома под присмотром Крылышка Бабочки, миссис Сертис и мистера Уильяма Стивенса.

Анну поочередно осмотрели все известные врачи страны, сведущие в лечении умственно отсталых детей, и единодушно вынесли один и тот же вердикт: рассчитывать на выздоровление не стоит. Детям, так и не научившимся говорить и ходить к двум годам, редко удается догнать сверстников.

Тем не менее состояние девочки улучшалось; в пятнадцать месяцев она уже держала головку и могла сосредотачивать взгляд на человеке, старающемся привлечь ее внимание. Осмысленные глаза оказались лучшим украшением Анны: огромные, широко распахнутые, как у матери, серовато-голубые, опушенные густыми длинными ресницами.