Отречение от благоразумья - Андрей Мартьянов

Конец всему.

В каком-то полусне я расслышал, как отец Алистер, преподобный аббат Гибернов и отче Лабрайд обсуждают место и время проведения грядущей церемонии воздаяния, и сходятся в едином мнении, что послезавтрашний день — среда, и Старомястская площадь ничуть не хуже всех прочих. Вдобавок наказание послужит хорошим уроком всем, кто полагает, будто святая инквизиция утеряла бдительность и своеобразным прологом к суду над основными злодеями, Мирандолой и Маласпиной. Заупрямившиеся актеры к тому времени осознают, что их старания ни к чему не приведут, и либо подчинятся, либо разделят судьбу своего бывшего содержателя.

Стукнули отодвигаемые кресла, зашуршали по полу длинные подолы ряс и плащей, кто-то аппетитно захрустел оставшимся яблочком. Как все просто. Был человек — и нет человека. Виновен, не виновен — какая разница? Все к вящей славе Божией. Глупо и наивно пытаться что-то изменить. Смирись и подчиняйся. Все равно мы все умрем, раньше или позже.

Отец Алистер, проходя мимо моего стола, посетовал на неразумие еретиков, не желающих смириться, и намекнул, что мое отсутствие на процедуре казни может быть истолковано не в мою пользу. Слабо ворочающимся языком я выговорил, что непременно заявлюсь и буду стоять в первых рядах, размахивая хоругвью с символами святейшей Инквизиции, лишь бы господин Мак-Дафф оставался доволен.

— Зря вы так, — мягко пожурил меня старый доминиканец. — Вы не хуже меня знаете, что они виновны, не в этом, так в чем-нибудь другом. А ежели мы ошиблись, значит, им обеспечено место в раю средь сонма мучеников. Постарайтесь придти и воздержаться от каких-либо выходок, о которых впоследствии пожалеете.

Они ушли. Заглянувший в комнату дознаний мальчишка-послушник в великоватой ему рясе решил, что я остался перебелять судебные документы, притащил ведро с водой и тряпку, и принялся старательно намывать изгаженный кровью и блевотиной каменный пол. Я следил за игрой гаснущих языков пламени в камине, устало отметив, что записываю на обратных сторонах протоколов какой-то текст, но не трудясь вдумываться в его смысл. Огонь погас, правая рука заныла, отказываясь держать перо, чернила кончились, свеча погасла, монашек закончил свою работу и ушел. Пришлось рыться по ящикам стола, искать новую и зажигать от сохранившихся под слоем золы угольков.

Три густо исписанных листа оказались подробным отчетом о действиях Краузера, послуживших толчком к началу Пражского процесса, моими соображениями о том, кто может за этим стоять и какие цели преследовать, а в самом низу красовалось размашистое: «Пошли вы все!» Хотелось бы знать, что я имел в виду и что мне делать с этим опусом? Сжечь? Жалко... Может, спрятать? Или просто швырнуть с Карлова моста в Влтаву?

Затолкав отчет в папку между прочими бумагами, я поковылял к выходу. Почему-то мне казалось, что уже поздний вечер, а на самом деле стоял самый разгар дня. Для разнообразия даже светило легкомысленно-яркое солнышко, отражаясь на позолоченных куполах и шпилях, отчего Прага полностью соответствовала своему эпитету «Злата» — «Золотая».

Я дошел до жилища аббата, поднялся на второй этаж, сунувшись в покои господина председателя трибунала, где наткнулся на стоявших на страже монахов. Меня вежливо выставили, растолковав, что пан Густав неважно себя чувствует и никого не принимает. «Может, помрет», — равнодушно подумал я, зачем-то всучил недоумевающему доминиканцу из Клементины свои записи и попросил с наилучшими пожеланиями передать его высокопреподобию, когда тот соизволит очнуться. Монах посмотрел на меня, как на сбежавшего из дома скорби, но обещал выполнить поручение. Я отправился дальше, предоставив ногам самим выбирать дорогу. Кажется, я бродил по облетевшей липовой алее и там меня отыскал отец Фернандо, хотевший о чем-то поговорить. Я послал его подальше и сбежал.

Очередная вспышка памяти — стою в полутемном коридоре, ведущем к камере Мирандолы. Понятия не имею, что мне тут надо, вдобавок, там теперь круглые сутки дежурят караульные. Меня окликают, спрашивают, не я ли служу секретарем у господина инквизитора Мюллера. Киваю и удивленно слышу: «Проходите. Только не сидите там больше получаса».

— Кто разрешил?

— Отец Алистер. Сказал, что вы наверняка придете и захотите повидать заключенного.

Издевается он, что ли? Интересно, как он воспримет исчезновение волшебного яблочка и догадается ли, кто его стащил? Наверняка догадается, ведь о подарке демона знали только он и я. Это мне тоже при случае припомнят. А, все равно...

Натужный скрип оттаскиваемой заслонки. Почему я не догадался притащить пузырек с маслом и хорошенько смазать ее? Или это тоже входило в игру — тюремная дверь обязательно должна скрипеть? Игры кончились, настала жизнь, и кому-то предстоит умереть раньше срока.

— Мирандола!..

Шорох внутри. О чем, собственно, нам толковать? Все потеряно и бессмысленно. Правда, мое не желающее склонить голову любопытство тянет за язык и подталкивает к краю пропасти. Терять мне все равно нечего и я отчетливо произношу:

— Я хочу поговорить с Леонардом.

— Я здесь, смертный, — без всякой паузы отзывается из темноты золотисто-звенящий голос. И этот тоже сообразил, что меня непременно принесет в этот пахнущий пылью и застоявшейся водой подвал. Неужели я настолько предсказуем?

— Твои слуги отказались от тебя. Почти все. Те, кто решил идти до конца, погибнут через день. Что скажешь?

— Они не были моими слугами. Я никого не принуждал. Они сделали свой выбор.

— Ты обещал им покровительство и не сдержал слова.

Молчание.

— Надеюсь, тебе станет хоть немного больно, когда они сгорят, черт тебя побери!

Молчание.

— Кто ты — бог, демон или что-то, чему мы не знаем названия? Зачем ты явился в наш мир? Повеселиться или заставить нас что-то понять?

— Меня вынудили придти.

— Кто? Человек по имени Филипп Никс? Зачем?

— Он ошибся. Я — не то создание, которое вы именуете «демонами», а он искал союза с демоном, причем способным уничтожать. Да, разрушать умею и я, но не материальные вещи, а понятия, устаревшие догмы, паутину воззрений, которую люди ткут вокруг себя и в которой запутываются. Меня создавали для этого — учить смотреть с иной точки зрения.

— Кто тебя создал?

— Тот, кто создал все, самой собой. Больше, насколько мне известно, во Вселенной творением никто не занимается.

— Почему ты ушел от Никса?

— Мне нечего было там делать, а подчиняться ему я не собирался. Решил воплотиться и посмотреть, сильно ли переменились смертные за прошедшие века. Нашел подходящее тело, соединился с ним, но нить жизни этого человека подходила к концу, я не мог удержать его здесь. Пришлось найти другого, согласившегося впустить мое сознание в свое.