Отречение от благоразумья - Андрей Мартьянов

Отец Густав повертел то, что осталось от колдовского яблочка, в руке, и огрызок по плавной дуге отправился в камин, полыхнув там оранжевой искоркой. Теперь или никогда!

— Что говорят остальные задержанные? — поинтересовался Мак-Дафф. — Кстати, сколько их?

— Пятнадцать человек, — сверился с принесенными списками Лабрайд. — Восемь мужчин, семь женщин. Святые братья проводят с ними душеспасительные беседы, физическое устрашение пока ни к кому не применялось. Четверо просят помиловать их на любых условиях, остальные колеблются.

В дверь без стука (очевидно, следуя заранее отданному распоряжению) ввалились трое или четверо солдафонов, таща за собой слабо упиравшегося Мирандолу — именно Мирандолу, не Леонарда. Увидев, какую встречу ему подготовили, бывший венецианский посол замер, как вкопанный. Появление нового человека ускользнуло от внимания Лоренцо, изо всех сил старающегося удержаться на этом свете.

— Вы вовремя, — бесстрастно заметил герр Мюллер. — Полагаю, нет необходимости вас знакомить? — Мирандола растерянно кивнул. Фортунати оклемался до той степени, чтобы повернуть голову, увидеть своего покровителя и отчаянно затрепыхаться. — Сей субъект утверждает, что вы по доброте душевной оплачивали расходы его балагана...

— Это не преступление, — облизнув губы, спокойно проговорил Мирандола.

— Как же не преступление? Фортунати деньги брал?

— Это всем известно, сударь. И никогда не скрывалось. Я не считаю меценатство чем-то ужасным или оскорбительным. Вам моих денег жалко?

— Если бы ваших... — преувеличенно горько вздохнул инквизитор. — Я понимаю, золото — это только золото, и ничего больше. Главное, не что принимать, а от кого. Всем нам знакомый демон Леонард...

— Я не отвечаю за действия Леонарда! — заорал Мирандола. — Кого и за что тут судят, я хочу знать?

Никто не обратил на крики венецианца никакого внимания. Хотя во многом он был прав: ухватившиеся за обвинение инквизиторы действовали по своему излюбленному принципу «Каждый хоть в чем-то, да виновен».

— ...Известный нам демон Леонард, — продолжал герр Мюллер, — существо, без всяких сомнений, имеющее инфернальное происхождение, одаривал вертеп Фортунати. С чего бы явившемуся из самых черных глубин ада чудовищу помогать людям, буде они благочестивыми и искреннее преданными Господу нашему и Святой Церкви? А вы лично, уж не знаю, по наущению демона или сами, сочиняли безнравственные опусы, которые Фортунати и его приспешники показывали добрым людям, отвлекая их от служения Небесам и забот о хлебе насущном.

— Не хлебом единым жив человек, — отпарировал итальянец словами Нового Завета. — К тому же в ваших церквях слишком однообразные представления. Нельзя разыгрывать одну и ту же пьесу почти полторы тысячи лет подряд — она приестся и наскучит.

— Богохульство, — вполголоса заметил отец Алистер.

— Правда, которую вам неприятно слышать, — возразил Мирандола. — Ваше высоко-как-вас-там, чем провинился бедняга Фортунати? Да, признаюсь, я содержал его театр. Что такого? Повторяю: я за Леонарда не в ответе и помогал актерам по своей воле. Или вы решили извлечь из небытия указ старой развалины Рудольфа, запрещающего театральные представления, и сделать его своим боевым знаменем?

Светлейший легат не ответил. На его малоподвижной физиономии появилось и исчезло мимолетное выражение человека, обнаружившего досадный непорядок в своем до того безукоризненном организме, но еще не уловившего, какой именно. Я невольно подался вперед — неужели яблочко вступило в действие? Герр Мюллер слегка поерзал в своем кресле, вызвав недоуменные взгляды сидевших слева и справа отче Лабрайда и аббата Якуба, суетливо перебрал оказавшуюся под рукой пачку бумаг, закашлялся и резко встал:

— Прошу извинить меня, братья, но... Кажется, я неважно себя чувствую. Отец Алистер, завершите следствие и сформулируйте приговор. Мы располагаем и признаниями, и свидетельствами третьих лиц, следовательно, с юридической точки зрения обвинение построено безупречно. Я был бы склонен требовать у светских властей очистить эту скверну огнем, ибо церковь не допускает кровопролития...

Яблоко, похоже, оказалось бессильным — как все чары Леонарда. Мой план рухнул. Почему я не догадался лично прикончить Краузера еще вчера, когда он с таким азартом советовал господину председателю трибунала взять под стражу актеров театра? Почему не устроил побег Мирандоле? Почему позволил втянуть себя в эту смертельную кутерьму? Почему?..

Мирандола протестующе завопил. Мак-Дафф, столь внезапно получивший возможность руководить судебным процессом, распорядился заткнуть ему рот и запереть в маленькой комнатке по соседству — пусть смотрит и слушает. Отче Лабрайд раздраженно нахмурился. Говоря по совести, полномочия судьи должны перейти именно к нему, однако, следуя букве закона, отец Алистер почти что возведенный в сан кардинал Праги, он находится выше Лабрайда по должностной лестнице и герр Мюллер имел полное право оставить его своим заместителем.

Я механически водил пером по бумаге, записывая вопросы и ответы, и словно со стороны наблюдал за дальнейшими событиями. Отец Алистер, временно оказавшийся на вершине власти, развернул бурную деятельность, вызвавшую полное одобрение и поддержку оживившегося аббата Якуба. Фортунати временно оставили в покое, в зал по одному, по двое начали приводить людей из труппы «Таборвиля». С каждым из них святые отцы имели краткий, но содержательный разговор, иногда подкрепляемый внушением со стороны ландскнехтов. В итоге почти все девушки-актрисы и четверо актеров согласились публично отречься от союза с демоном карнавалов, и выслушали приговор: бичевание и изгнание из города. У кого повернется язык обвинить их в малодушии? Только не у меня. Оставшись живыми и на свободе, они еще смогут что-то сделать, пытаясь отмыть пятно, навсегда остающееся на их совести.

Шестеро отказались. Их увели в пыточную — уговаривать. Судьбу Лоренцо решили за четверть часа: владелец театра собрал остатки решительности и нетвердо, но упрямо заявил, что не собирается порочить доброе имя человека, поддерживавшего их во всем, будь их покровитель демоном или все равно кем. Пошептавшись, святые отцы обозвали Фортунати «упорствующим во грехе» и состряпали документ о передаче уличенного еретика в руки светского правосудия для осуществления положенной кары. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что это означает.

Конец всему.

В каком-то полусне я расслышал, как отец Алистер, преподобный аббат Гибернов и отче Лабрайд обсуждают место и время проведения грядущей церемонии воздаяния, и сходятся в едином мнении, что послезавтрашний день — среда, и Старомястская площадь ничуть не хуже всех прочих. Вдобавок наказание послужит хорошим уроком всем, кто полагает, будто святая инквизиция утеряла бдительность и своеобразным прологом к суду над основными злодеями, Мирандолой и Маласпиной. Заупрямившиеся актеры к тому времени осознают, что их старания ни к чему не приведут, и либо подчинятся, либо разделят судьбу своего бывшего содержателя.