Тезей (другой вариант перевода) - Мэри Рено

В ту ночь я сказал Ариадне:

- Я был в Малом Дворце. Ты была права. Если его нужно остановить - это надо делать быстро.

- Знаю, - говорит, - я бы сама его убила, если бы знала как.

Со мной она была нежна, как голубка, и я тогда не придал значения этим словам. Слишком уж свирепые были слова, к тому же о брате как-никак. Но ведь она всю жизнь была одна-одинешенька, прислониться не к кому, - конечно измучилась, озлобилась...

- Послушай, - говорю. - Молчи и слушай меня внимательно. Если бы я мог связаться со своими и они прислали бы мне корабли - что тогда? Сама понимаешь - это война. За кого стали бы сражаться критяне?

Она перевернулась, оперлась подбородком на руки, долго лежала молча. Потом говорит:

- Они бы сражались за себя. Восстали бы против эллинских домов, когда их хозяева ушли бы на войну. Это было бы кошмарно - вся страна в крови... Но Астерион сделает то же самое, для того ему и нужны критяне. Когда он их использует - он уж постарается, чтобы это их восстание было последним. Да, им придется платить своей жизнью за еще более тяжкие цепи. - Она скрестила руки и уронила голову на них. Потом опять заговорила. - Но... если...

Я погладил ей волосы.

- Что? - спрашиваю.

Мотнула головой...

- Подожди, - говорит, - мне надо подумать... Ой, ты посмотри, где Орион уже!.. Как быстро ночь проходит!..

Мы начали прощаться, а на это уходило много времени, так что больше уже не говорили ни о чем в тот раз.

Теперь в моем подвале было уже достаточно оружия. Для каждого плясуна в Бычьем Дворе - для всех парней и девушек было достаточно. Я рассказал Аминтору, где оно спрятано, чтобы моя смерть, если что, не порушила всего дела. У девушек в их спальном помещении было еще десятка три кинжалов. Пришла зима, иногда Бычья Пляска отменялась из-за дождя или снега - жители Лабиринта давно уже не подвергали себя неудобствам ради того, чтобы почтить бога... Но если мы не выходили на арену, то тренировались на Дедаловом Быке или устраивали свои игры: разбивались на две стороны по жребию, или юноши против девушек, или просто танцевали, если были утомлены... Во всяком случае, всё время двигались, чтобы не терять формы. Я уже видел, как в других командах ребята расслаблялись; и знал, чем это кончается, всегда.

В Бычьем Дворе мы были уже третий сезон. Уже знали всё, что только может случиться с бычьим плясуном. С маленьким теленком Посейдона, как называли нас критяне. Мы знали, что спасает жизнь плясуна; знали, что его губит; знали, что убивает через неделю, а что через полгода... И однажды, когда наши девушки боролись меж собой, - жрицы запрещали им бороться с нами, - однажды Аминтор тронул меня за руку и тихо сказал: "Наша Хриза растет".

Мы только посмотрели друг на друга - тут не нужно было слов больше. Когда нас увезли из Афин, ей было четырнадцать и она была эллинка - с ног до головы. Если она будет жить, то станет подобна Богине-Деве, будет стройной и высокой... Но высокие девушки на арене долго не живут.

"Когда пройдет зима, перед сезоном весенних штормов придут корабли", так я сказал Аминтору. А когда он отвернулся - померил его рост против своего. Он сам тоже вырос, на три пальца.

Аминтор стал мне очень дорог. Мы столько проработали вместе, что и думать стали, как один: он знал, как я буду прыгать, - даже раньше, чем я сам. По Дворцу шли сплетни, что мы с ним любовники, - мы уже перестали отрицать. Надоело. К тому же это избавляло нас от назойливости кносских придворных: от их дурацких букетов, перстней, жеманных стишков, "случайных" встреч в темноте... И нам было над чем посмеяться вместе - тоже хорошо... А теперь эта болтовня даже пошла на пользу: мы могли шептаться друг с другом сколько угодно, и это было, так сказать, в порядке вещей; а второе - узнав Ариадну, я перестал таскаться по бабам, и могло бы возникнуть слишком много догадок, если бы не версия про нас с Аминтором.

Но накануне Бычьей Пляски я всегда спал один; иногда даже две ночи, если чувствовал, что так надо. Это нелегко давалось: ведь я был молод, а с тех пор, как пришел к ней, даже не целовал ни одну женщину, кроме нее... Да, нелегко давалось. Но мой народ, я сам - мы были далеко от дома, у меня не было ни законов, ни воинов; лишь во мне самом была опора царской власти моей, и малейшая трещина могла расколоть мое хрупкое царство.

Когда я говорил ей, что не приду, она меня не упрекала, во всяком случае вслух. Но по рукам ее я чувствовал, ей хотелось, чтобы я сказал: "Пусть будет что будет, пусть меня растерзают быки, пусть сгинет мой народ все на свете можно отдать за ночь в твоих объятьях!" А она бы ответила: "Нет! Не приходи... Клянусь, что меня здесь не будет"... Ей очень хотелось, чтобы я сказал так, - просто чтобы услышать, - но я был молод и принимал свое призвание всерьез, как священную миссию. Играть с ней - святотатство; ее нельзя бросить девушке, словно нитку жемчугов... В те годы я постоянно прислушивался к богу.

(Теперь бы мне ничего не стоило доставить женщине такую радость. Он больше не зовет меня, с тех пор как сын мой погиб на скалах у моря. Я тогда чувствовал предостережение от земли и сказал ему: "Берегись Посейдонова гнева!" Только это я ему сказал, и он мог понять как хотел, я слишком разъярен был... Он решил, что это проклятие, а я ничего больше не сказал. И видел, как уезжал он, - высокий парень, крупные трезенские кони, - видел, как он несся вскачь к той узкой опасной дороге, - видел и молчал!.. А теперь бог молчит.)

Но я помню, - хоть так давно это было, - помню, как мы встречались после Бычьей Пляски, и эти встречи были, как вино - неразбавленное вино, полное огня, настоянное на пряном меде... Ради таких ночей стоило нам побыть друг без друга. Помню, как она плакала над какой-то глупой царапиной, первой с тех пор, как мы были вместе. Это в ту ночь я спросил ее:

- Ты придумала что-нибудь?

- Да, - говорит, - завтра ночью я тебе расскажу.

- А почему не сейчас?

- Это займет слишком много времени, - говорит, - а сегодня мне его слишком жалко...

И укусила меня, легко-легко, словно котенок. На другой день я то и дело находил на себе следы ее зубов, но в Бычьем Дворе на синяки и царапины никто не обращает внимания.

На другую ночь я снова шел к ней через подвалы. И вижу - в темноте храмового склада что-то шевелится, тень какая-то... Я потянулся за своим самодельным кинжалом, но тень скользнула на свет лампы - это была она. Мы обнялись между позолоченным катафалком и грудой кукол... Она была закутана в тот же черный хитон, что и в первый раз.

- Пойдем со мной, - говорит, - ты должен поговорить с одним человеком.

Она взяла с полки круглую глиняную лампу, - такие можно затенять, надо лишь отверстие прикрыть, - я открыл было рот спросить - она закрыла мне губы рукой.

- Ни звука, - говорит, - нам придется идти под самым Дворцом.

Мы прошли через архив, и она свернула в сторону. Там был еще один шнур, привязанный к другой колонне...

- Это трудная дорога, я один раз едва не потерялась, - говорит.

Взялась одной рукой за шнур, другой взяла меня за руку, а свет отдала держать мне. Лампа была совсем слабая, а вокруг - хоть глаз выколи.

Наш извилистый путь лежал через самые недра Лабиринта. Мы шли мимо кладки нетесаного камня, и эта кладка казалась работой титанов или первых земных людей... На этом фундаменте стоял еще самый древний, самый первый Дом Секиры, стояла твердыня критских Миносов, после которых было еще два дворца. Эти камни, укрепленные кровью тысяч жертв, устояли перед гневом Посейдона, когда рушились все стены, что возвышались над землей.

Иногда она закрывала лампу и предостерегающе сжимала мне руку - и через пару шагов из щели в каменных плитах над нами пробивалась полоска света и сверху доносились голоса. Мы постепенно опускались куда-то, и я решил, что мы идем к западу, по склону холма.

Здесь никаких складов не было, но там и сям попадались следы древних землетрясений: разбитые горшки, вылепленные еще без круга, грубые древние инструменты... А в одном месте, где перед одной из больших колонн земля просела, из нее торчал человеческий череп, от глазниц и выше, и на нем еще держались остатки старого кожаного шлема. Это был Хранитель Порога: сильный воин, которого хоронят заживо в священном месте, чтобы дух его отгонял оттуда демонов. Я сначала вздрогнул, но потом приветствовал его как подобало. Ариадна уже не раз бывала здесь - она лишь подобрала подол, чтобы не зацепить его.

Наконец мы подошли к невысокой каменной лестнице с узкой дверью над ней. Она знаком приказала мне разуться и молчать. И задула лампу.

Дверь открылась беззвучно... Звякнули пластинки моего ожерелья - она прижала их рукой, а потом положила на них мою руку... И повела меня через какое-то небольшое помещение, совсем темное, а под ногами были отшлифованные плиты. Дальше была еще одна дверь, а за ней - простор и воздух и даже какой-то свет после подземной тьмы... Это через пролеты стропил светили звезды, из проема в крыше над большой лестницей.