Собрание сочинений и писем (1828-1876) - Михаил Бакунин

Ради бога пишите о них в своем журнале, отыскивайте в польской истории, Вам не менее известной, чем польский язык, отрадных для них явлений и фактов, не пропускайте ни одного случая сказать им доброе слово, чтобы они почувствовали что мы, русские, хотим уважать и любить их. Теперь и для Польши. ............. исходу.

В Томске, впродолжение этого [времени] я [успел] познакомиться с несколькими весьма замечательными людьми, возвращавшимися из ссылки на родину: в них всех без исключения заметил я решительную перемену. Они решительно убедились в бесплодности конспирации и понимают теперь, что если для Польши есть возрождение, то на пути нормального, широкого, основательного и разумного развития как в нравственном, так и в материальном отношении, и что, оторвавшись от старых традиций, убедившись в их совершенной несостоятельности, им нужно создать новую жизнь и искать новых путей для достижения любимой цели. Они поражены пробуждением новой жизни в России, смотрят на нее с поразительным недоумением, и хотя не находят еще в себе силы [чтобы] поверить в действительность этого явления и чтобы подойти к нему ближе, ощупать его, как Фома осязал Спасителя, но сознаются, что фиксированные, стереотипные предубеждения, составившиеся в их головах о России, сильно пошатнулись. Состояние душ и умов их смутно, они все находятся как в угаре: переход от окаменелого в текучее состояние-славное время для того, чтобы для взаимной пользы нашей на них действовать.

У Вас, любезный Катков, под руками огромная возможность сближаться с поляками и на них действовать. Всякий год приезжают в Москву и поступают в университет сотни молодых людей: я познакомился и подружился с одним из таких, с доктором Маткевичем, учившимся под влиянием Грановского, Кудрявцева и под Вашим влиянием. Ваши имена для него священны: вот Вам доказательство, что поляки способны признавать и любить русских.7 Беседуя с ним, я убедился также, как благодетельно действует московско-университетская умственная атмосфера на польский ум: она расширяет его, расширяя вместе с тем и сердце, а это - первое условие, соnditio sine qua nоn (Основное условие ) польского возрождения. От Вас зависит расширить и упрочить это благодетельное влияние на поляков, последствия которого для них, равно как и для нас, неисчислимы. ........

..................лучшим полякам, пусть пер......................................................................

холодность. Постоянство и выдержка в. ....... - залог политической силы-и Вы увид[ите], сколько выйдет из этого добра.

Ну, теперь о политике и об общих предметах довольно. Не надоел ли я Вам, и какое впечатление произведет на Вас мое письмо? Я писал его с неизъяснимым удовольствием, с открытым сердцем, с высоким уважением к Вам и с горячим желанием, чтоб оно было началом новой и крепкой дружбы - виноват, порядочные люди говорят "приязни" - между нами.

Я женился три месяца тому назад (5 октября 1858 года.) и вполне счастлив8. Теперь жду разрешения оставить Томск и вступить в Амурскую компанию, где cousin (Кузен.) Муравьев-Амурский9, благородный, деятельный, энергический и во всех отношениях замечательный человек, солнце Сибири, с исчезновением которого все здесь погрузилось бы в мрак и неподвижность, нашел для меня место 10. Надеюсь, что месяца через два начнется для меня деятельная жизнь. Бездействие меня давит, а тогда я буду вполне доволен своею судьбою и, если позволите, узнав получше край, буду посылать Вам статьи о Сибири и об Амурском крае.

А теперь пора мне сказать Вам несколько слов о молодом человеке, подателе сего письма. Он принадлежит к казацкому сословию в Западной Сибири и насилу и несовсем освободился от обязательств, налагаемых этим странным николаевским средневековым, а у нас совершенно нелепым созданием. Григорий Николаевич Потанин 11 учился в Омском кадетском корпусе, где в нем пробудилась редкая и благородная любознательность, и, дослужившись до чина поручика в казачьем войске, с большим трудом выхлопотал себе отставку с целью ехать в Петербург и учиться там при университете. Он сам лучше меня расскажет Вам, как и чему он хочет учиться. Он - человек дикий, неопытен и наивен часто до детства, но в нем есть ум действительный и ориги[на]льный, хотя и не всегда проявляющийся, благородное стремление ко всему лучшему, жажда знания и редкая между русскими способность трудиться, редкое равнодушие ко всем внешним удобствам и наслаждениям жизни, есть также и упорное постоянство, залог успеха. Эти качества заставляют меня думать, что из него может что-нибудь выйти, несмотря на настоящую, впрочем при неведении его довольно естественную неопределенность и неясность стремлений. Он очень горд и лучше согласятся голодать, чем быть кому в тягость, хотя и не всегда догадывается, когда он в самом деле бывает в тягость. Он собрал довольное количество интересных сведений о Сибири, которые могут служить материалом для журнальных статей, и Вы их примете у него, неправда ли? Деньги ему очень нужны. Мы собрали для него здесь всё, что могли - очень немного, - и отправляем его с серебряным караваном.

Надеюсь, любезный Катков, - помня наше древнее московское участие ко всему, что стремится к лучшему и высшему, - что Вы примете в нем участие и, сколько будет возможно, поможете ему советом, рекомендациями в Петербург и делом, т. е. денежным сбором, который вероятно окажется необходимым, потому что у него нет [ни] гроша. Или Москва очень изменилась, или Потанин не пропадет между вами. Он труда не боится и сам хочет и будет зарабатывать хлеб свой, лишь бы ему дали работу, и лишь бы эта работа оставляла ему время на слушание университетских лекций. Пожалуйста, обласкайте нашего сибирского Ломоносова ..........

Сейчас пере [чел] мое письмо, которое написано так, ..............................

.......................

шности, чем бы следовало; но мысли высказаны довольно ясно, и потому переправлять и переписывать его [не стану]. В старину Вы мою руку разбирать умели, может быть сумеете и теперь., Захотите ли Вы отвечать мне и примете ли дружескую руку, которую я Вам так искренно и с таким истинным уважением к Вам протягиваю?

Если вздумается Вам писать мне, то, не называя меня, пишите прямо моему другу Герману и адресуйте Ваше письмо так: в г[оро]де Томске, его благор[одию] Бертольду Ивановичу Герману, г-ну ветеринарному врачу в г[оро]де Томске", и подчеркните фамилию Германа: тогда письмо нераспечатанное получится мною. Этот путь совершенно безопасен и нисколько Вас не компрометирует; к тому же у нас обоих совесть чиста: ни Вы, ни я не предпринимаем ничего такого, что бы нам скрывать надлежало.

Прощайте, Катков, спешу.

Истинно Вас уважающий

[М. Бакунин] 12.

No 605. - Напечатано с ошибками и неточностями в журнале "Печать и Революция", 1924, книга 4, стр. 78-88. Там сказано, что печатаются четыре письма, тогда как их сохранилось только три (они находятся в б. Пушкинском Доме Академии Наук СССР, где мы с ними и познакомились в 1922 году); кроме того там делается возражение Каткову, правильно отнесшему первое письмо к 1859 году, и утверждается, будто оно относится к 1858 г.

Письма Бакунина к Каткову (которых, как видно из их содержания, было возможно и больше) дошли до нас в весьма поврежденном виде, сильно обгоревшими и с каждым днем все более разрушаются. Сейчас в них можно разобрать уже меньше строк и слов, чем 10 лет тому назад, а через несколько лет они разрушатся совершенно. Такие исторические документы обязательно должны быть фототипированы, что при нынешней

технике стоит недорого.

В тот момент, когда Бакунин писал эти письма Каткову, последний еще не успел сделаться тем глашатаем самой оголтелой и бесшабашной дворянско-бюрократической реакции, каким он стал через несколько лет. Но если бы Бакунин был в то время несколько более проницателен в политическом отношении, если бы он сам во многих пунктах не стоял на дворянски-либеральной и буржуазной, а подчас и прямо завоевательной позиции, то он сумел бы и в англомане Каткове разглядеть довольно явственно выраженный зародыш реакционно-дворянского идеолога. Дело объясняется не одною политическою неразборчивостью Бакунина, но и его несомненною в то время политическою наивностью, неопределенностью его воззрений, которые не только не были крайними, но напротив в ряде пунктов мало чем отличались от воззрений умеренных слоев общества, стоявших в лучшем случае за мирное и постепенное буржуазное развитие России. Лишь изредка в нем прорывались взгляды более решительные, присущие крестьянскому социализму, от которого в рассматриваемое время он был вообще весьма далек.

О существовании писем Бакунина к Каткову мы знали из статьи Каткова в No 4 "Московских Ведомостей" за 1870 год. Вот что там писал Катков, желавший в лице Бакунина и Нечаева опорочить всех "нигилистов": "В 1859 г., когда Бакунин еще проживал в Сибири я служил по откупам (это неверно: Бакунин служил у Бенардаки по делам Амурской компании, а не по откупам. - Ю. С.), мы получили от него неожиданно. письмо, в котором он припоминал о нашем давнем знакомстве и которое показалось нам искренним. Мы предложили ему попробовать писать в наш журнал ("Русский Вестник", который тогда был умеренно-либеральным " аристократическом вкусе. - Ю. С.) из его далекого захолустья, которое для ума живого и любознательного должно представлять много новых и интересных сторон. В течение 1861-1862 гг. (это - ошибка: Бакунин в конце 1861 г. бежал из Сибири, хотя могло случиться, что письмо, отправленное Бакуниным с оказией в 1861 г., дошло до Каткова а 1862 г.- Ю. С.) мы получили от него еще два-три письма через ссыльных из поляков, которые, быв помилованы, возвращались на родину. Оказалось, что он жил в Сибири не только без нужды, но и в избытке (?), ничего не делал и читал французские романы, но на серьезный труд, хотя бы малый, его не хватало. Русскую литературу он не обогатил своими произведениями. В письмах его к нам проглянул прежний Бакунин: от них веяло хотя благонамеренным, но пустым и лживым фантазерством. Местами он заговаривал тоном вдохновения, пророчествовал о будущих судьбах славянского мира и взывал к нашим русским симпатиям в пользу польской нации. Переписки со своей стороны мы не поддерживали. Последнее послание мы получили от него уже в эпоху варшавских демонстраций (так как последние имели место в 1860 и начале 1861 г., то этим опровергается вышеприведенное указание Каткова, будто последнее письмо от Бакунина он получил в 1862 г.-Ю. С.). Прежний Бакунин явился перед нами во всей полноте своего ничуть не поврежденного существа. Он потребовал от нашей гражданской доблести присылки ему денег, по малой мере 6000 рублей. Дабы облегчить для нас это пожертвование, он дозволил нам открыть в его пользу подписку между людьми, ему сочувствующими и его чтящими, которых по его расчету долженствовало быть немало. Зачем же вдруг и так экстренно понадобилась ему вышеозначенная сумма? Вот зачем: однажды его осенило сознание, что он получал даром жалованье от откупщика, у которого состоял на службе, ничего не делая; он вдруг сообразил, что откупщик выдавал ему ежегодно впродолжение трех лет по две тысячи рублей единственно из угождения генерал-губернатору, которому Бакунин приходился сродни. Сознание это не давало ему де покоя и он решился во что бы то ни стало возвратить откупщику всю впродолжение трех лет перебранную сумму. Благородный рыцарь, он хотел подаянием уплатить подаяние и из чужих карманов восстановить свою репутацию во мнении откупщика (ясно, что речь идет об январском письме 1861 г., и что по словам Каткова оно было последним.-Ю. С.). Мы не могли ему быть полезны, и письмо его осталось втуне".