На острие меча - Богдан Сушинский

– В Париже появился брат польского короля Владислава IV князь Ян-Казимир, – это опять голос из зева камина. Дух виконта де Жермена все еще витал здесь, несмотря на то что давно должен был исчезнуть вместе с бренным телом и надоедливым смиренным голосом.

– По этому поводу Париж обязан ликовать? Или, наоборот, печалиться? Салютовать из всех орудий? Не стесняйтесь, виконт, повелевайте.

– Для начала Париж обязан по этому поводу призадуматься.

Мазарини повернулся лицом к секретарю. На этот раз он взглянул на него с задумчивым уважением.

– Кстати, не тот ли это несостоявшийся польский кабальеро, что в свое время вздумал добывать себе рыцарскую славу под знаменами испанского короля?

– И который потом, попав в плен, был заточен вашим предшественником в Венсеннском замке. Сейчас он, судя по всему, монах-иезуит. Всего-навсего. Прибыл из Италии.

«Вот оно еще что! – подчеркнул для себя сицилиец Мазарини. – Он прибыл из Италии. Виконт никогда не упускает случая заметить столь незаметную для окружающих деталь».

– И где он сейчас пребывает?

– В доме аббата иезуитского монастыря. Точнее, у родных аббата. Все, что нам станет известно о нем впоследствии, немедленно будет известно и вам.

Мазарини выдержал длительную паузу, вполне достаточную для того, чтобы виконт решил, что в дальнейшем присутствии его не нуждаются. Однако с выводами де Жермен не спешил. Ну, приучен он был так, что, попадая в кабинет кардинала, не спешил ни с какими поспешными выводами. Ибо кто знает, вдруг досточтимый синьор Мазарини сказал не все то, что он, секретарь, обязан услышать.

– Сидя в этом жестком и неблагодарном кресле, я очень часто задаюсь вопросом: кто кого в конечном итоге недооценивает – вы меня, виконт, или я вас?

Теперь уже углубился в иезуитское молчание де Жермен.

«А еще говорят, что “у королевы не бывает ног”, – пытался вернуться к своим сладким грезам первый министр Франции. – Какое лицемерие, изобретенное теми, кто подло предал высшую мечту каждого юноши – насладиться ласками королевы. Своей, только ему предназначенной и преданной королевы».

В тот, первый, раз ему, кардиналу, умудренному пылким жизненным опытом итальянцу, стало страшно от осознания, что самая несбыточная из его фантазий вдруг оказалась обычной земной и греховной утехой. Такое действительно страшно не то что пережить, а хотя бы вообразить.

– Так о чем это вы, Жермен, толкуете мне здесь уже в течение получаса? Ну, допустим, во Францию прибыл Ян-Казимир, брат польского короля… Что из этого следует? Не могли бы вы яснее сформулировать свою мысль?

– Дело в том, что Ян-Казимир – наиболее реальный претендент на польскую корону.

«Кто бы обо мне сказал: “Мазарини – наиболее реальный претендент на французский трон”? Так нет же, говорят: “любовник королевы”. Тоже почетно, но далеко не одно и то же».

– Ну и что? Покажите мне в Польше хотя бы одного отпрыска рода королевского, который не мнил бы себя претендентом на корону.

– В том-то и дело, ваша светлость, что они так и останутся претендентами, а корона достанется Яну-Казимиру.

«Все же это я его недооценивал», – твердо и окончательно решил кардинал. Поднялся и, подойдя к виконту, осмотрел его с такой ироничной мрачностью, словно собирался расцеловать, после чего тотчас же… повесить.

– До сих пор я никак не мог понять, мой благочестивый виконт, кто же в этом мире раздает короны, с тронами в придачу. Временами грешил на Господа, временами – на папу римского. Оказывается, этим увлекаетесь вы, виконт де Жермен, – во взгляде кардинала просматривалась такая искренняя восхищенность своим секретарем, что тот невольно подтянулся и распрямил вечно согбенную спину.

– Вы были бы куда более точны, если бы решили, что в последние годы сии хлопоты Господни взял на себя орден иезуитов. В основном он.

– И можете не сомневаться, что это именно так, – резко признал кардинал. – Это действительно так, виконт. Почему вы заявляете об этом с такой смиренной нерешительностью, словно вас самого вечно молящиеся монахи-страдальцы уже давно избрали одним из претендентов на корону Франции?

Виконт почти снисходительно улыбнулся. Он знал, что делает.

– Королевич Ян-Казимир только что назначен иезуитами в кардиналы ордена.

– Вот это уже действительно серьезно, – вмиг остепенился первый министр. – На такие титулы орден иезуитов еще более скуп, чем святая рать папы римского.

– Зная о болезни своего брата, – окончательно добивал его виконт, – князь Ян-Казимир не только присматривается к короне, но – что не менее дальновидно – и к самой королеве Марии-Людовике Гонзаге.

– В таком случае почему вы мне голову морочите, виконт? Сделайте так, чтобы будущий король Польши как можно скорее попросился ко мне на прием. Я люблю принимать королей, виконт. Могу я позволить себе такую невинную слабость – хотя бы раз в месяц принять здесь у себя короля, не нынешнего, так будущего! И чтобы он помаялся у меня в приемной, в отместку за все то время, которое мне придется проводить в их королевских приемных.

– Было бы велено, ваше высокопреосвященство, – кротко склонил голову секретарь, удаляясь через узкую, едва заметную дверь.

Кардинал еще несколько минут выжидающе смотрел на нее, покачиваясь на носках ботфортов.

«Ты-то сам кто? – спросил он себя, подводя итоги своим сумбурным размышлениям. – Почему бы тебе не объявить себя претендентом на какой-либо из европейских тронов? Попроси виконта, пусть погадает на одной из корон Италии. Он ведь у тебя все знает, все может».

Часы торопили. Мазарини вновь взглянул на дверь, за которой исчез виконт де Жермен, и злорадно улыбнулся: «Возможно, ни одна из корон мира сего так и не достанется тебе. Зато королева… королева будет твоей. И не когда-нибудь – сегодня же!»

29

Там, на каменистом плато, у подножия холма, закипала яростная схватка: упоенно звенела сталь, израненно скрежетали панцири, воинственно ржали рассвирепевшие кони.

– Их пора остановить, ваше величество, – с тревогой взглянул на польскую королеву Марию-Людовику Гонзагу начальник личной охраны полковник Остинский.

– Почему вы так считаете? – холодно поинтересовалась королева, высокомерно наблюдая за сражавшимися воинами.

– Один уже погиб, двое ранены, хотя и продолжают сражаться…

– Пусть только попробуют оставить поле битвы раньше, чем утратят способность держать в руках свои мечи, – презрительно окинула взглядом место схватки Мария Гонзага де Бурбон. – Или же вы, полковник, способны допустить даже такое?

Остинский растерянно взглянул на молодых аристократов, королеву, на невозмутимо державшегося чуть позади ее величества поручика Кржижевского. На поручике он задержал взор дольше, чем на ком бы то ни было. Полковник знал, что только Кржижевский способен сейчас каким-то образом воздействовать на настроение королевы, а значит, и на ее решения.

Однако адъютант по особым поручениям оставался безучастным. То, что происходило на «рыцарском помосте» – как издавна называли эту местность на восточной окраине Варшавы, неподалеку от летней резиденции короля, – казалось, совершенно не интересовало его.

– Но осмелюсь напомнить, ваше величество, что перед вами не поле битвы, а всего лишь рыцарский турнир, а на нем – молодые, пока еще не закаленные в боях воины. Они, конечно, ознакомлены с правилами подобных игрищ, но ваше присутствие…

– Что «мое присутствие»?

– Да еще польский гонор…

– Так, может быть, вы прикажете мне удалиться? – вскинула подбородок королева.

– …они заставляют турнирных бойцов пренебрегать не только условностями турнира, – еле сдерживался седовласый полковник с изуродованным, обожженным виском, – но и самой жизнью. Ведь они впервые сражаются в присутствии самой королевы!

– Так что вас смущает, полковник? Что на виду у королевы эти юнцы перестают дрожать за свои жизни? Считаете, что должно быть наоборот?

В ту же минуту небольшую свиту, полукругом расположившуюся по краю возвышенности, на которую в бытность других правителей выносили королевский трон, пронзил то ли душеранящий стон, то ли тяжелый вздох.

– Взгляните, взгляните, упал еще один! – взволнованно проговорил Остинский, пытаясь хоть немного расчувствовать королеву.

– Это юный князь Вишневецкий, – по-иерихонски пробасил старший конюший королевы барон Пшемышлянский.

– Ему бы надо было помочь, – неуверенно поддержала его фрейлина Клавдия д'Оранж. – Почему нет лекаря?

– Я запретила ему появляться здесь. И не смейте вмешиваться в ход турнира, – сурово предупредила королева Остинского.

Белый конь королевы стоял неподвижно, будто был изваян из мрамора вместе со своей всадницей. И точно так же чувствовал себя преисполненным королевского величия. Полковник давно обратил внимание, что это невиданное по красоте животное не только отлично знало характер хозяйки, но и удивительно чутко улавливало ее душевное состояние.