Вампилов - Андрей Румянцев

Прости, Сашуля, за столь эмоциональное начало, но я просто ног под собой не чувствую от радости, что мы “утерли нос” Валентину[53], Сапетову и компании… Я, конечно, позвоню завтра Афанасьеву, но думаю, что меня не пошлют в Иркутск, т. к. я лицо тебе родственное и слишком заинтересованное!..

Я твердо пробиваю “Старшего сына”. 12-го последний раз общалась с Голдобиным[54], который еще якобы не прочел пьесу… Кстати, в репертуарных планах московских театров на 1970 год, разосланных по всем театрам, стоит твоя пьеса “Лето красное”[55], в Театре Маяковского. Гончарова вижу редко, ибо я не могу ему простить, что из-за него сижу в ермоловском саркофаге. Он в такой славе и успехе, что, подобно этому греку Онассису, почти недосягаем для простых смертных… Но при этом он работает как вол. Ставит сразу четыре спектакля. Трезво говоря, он — лучший режиссер Москвы, и с этим мы должны считаться.

Теперь, когда ты сам “прожил” весь процесс рождения спектакля (иначе это нельзя назвать), ты понял, почему я торчу столько лет в театре (здесь я мстительно улыбнулась).

А может быть, если говорить серьезно, это единственный (или почти) вид “братства” творческого, когда все по-настоящему любят друг друга и делают одно общее дело. К сожалению, сейчас в этой области имею мало радостей.

Я верю, что “Валентина” (название не очень удачно) будет лучше “Охоты”, а почему я это знаю — догадайся сам. Но мне бы уже хотелось прочитать это произведение моего любимого советского драматурга. Когда? Не задерживай это дело.

Правда, в Москве сейчас довольно сложно (имею в виду театральную жизнь). Наши начальники лишились последних признаков ума и кучно шарахаются от собственной тени… Конечно, в Москве пробить “Сына” можно будет только после весны 1970 года…

Интересно, дадут ли они раньше твою пьесу в распространение. Напишу тебе сразу, как только Голдобин прочтет пьесу… Твоя старшая сестра Елена».

Но вернемся к письму самого Вампилова, адресованному Якушкиной. В радостном для автора и раздумчивом рассказе нельзя не обратить внимание на сообщения о творческой работе: для Александра это было главное в любое время. Совершенствовать написанное, закончив одну рукопись, приниматься за другую — словно некий голос свыше диктовал ему, чему посвятить новый день. Елена Леонидовна, хорошо узнав его за семь лет дружбы, засвидетельствовала: «К себе он не знал снисхождения. Так, над пьесой “Прощание в июне” он работал несколько лет и сделал несколько вариантов. Только в 1965 году я читала три варианта этой пьесы, причем менялось и название. В 1970 году он сделал четвертый вариант пьесы, который, как он говорил, “не стыдно теперь показать столичному театру”, тот самый, который был поставлен театром им. Станиславского в 1972 году. Пьеса “Старший сын” тоже имела несколько вариантов. И “Валентина” (первоначальное название пьесы “Прошлым летом в Чулимске”), над которой он начал работать в 1969 году, тоже обрела окончательный вариант лишь в апреле 1971 года.

Любопытно, что даже опубликованные свои пьесы он всегда тщательно правил перед тем, как подарить. Он садился к столу, чтобы надписать книжку или журнал (а надписи эти часто были прелестны своей шутливой вампиловской интонацией), и вдруг замолкал, листая страницы и что-то вписывая в текст…

Для него в драматургии ничто не могло быть случайным или проходным. Каждое слово как бы имело свой вкус, вес и даже цвет, а главное — не могло быть заменено никаким другим».

Это точное замечание постоянно держишь в уме, читая и переписку драматурга с Иллирией Граковой, редактором издательства «Искусство». Несмотря на разнос, устроенный пьесе «Старший сын» чиновниками Управления культуры при Мосгорисполкоме, почти в те же дни Гракова сообщила Александру, что комедия, переданная им в издательство, одобрена здесь и может быть выпущена в свет. В ответном письме, поблагодарив адресата за радостное известие, Вампилов по своему обыкновению переходит к делу: «С твоими замечаниями насчет “благостности” Макарской в финале я, в общем-то, согласен, предлагаю вымарать ее реплику на предпоследней странице: “Хорошие вы, между прочим, люди”. И в ремарке (чуть ниже) вместо “растроганного зрителя” уместнее будет “недоверчивый зритель”. Тогда никакого умиления, по-моему, не будет».

А осенью, после премьеры спектакля в Иркутском театре, он посылает Граковой новые важные поправки, внесенные в текст пьесы.

«Лиля! Тут в Иркутске я участвовал в подготовке спектакля, в тексте появились изменения по объему незначительные, но весьма существенные по смыслу. Например. Хорошо бы одну страничку вставить, одну сократить, несколько реплик убрать, несколько вставить. Поздно или еще есть время? Можно ли поправить это в верстке? Когда она будет? Спектакль здесь понравился, идет хорошо».

«Спасибо, что ты откликнулась. Посылаю тебе исправления. Многие из них принципиальны — особенно вставка на первой странице (эпизод Сарафанов — Сосед), остальное — сокращения и уточнения, но тоже необходимые. Я думаю, все это надо поправить даже если и за мой счет — все равно надо. Прости, что задаю тебе лишнюю работу».

И все эти заботы о точности, выверенности каждой сцены и каждой строки в условиях чиновничьего (да и столичного театрального) отторжения, постоянного безденежья! Как просьбу о подаянии с болью за драматурга и возмущением к разного рода запретителям читаешь строки Вампилова, обращенные к той же Иллирии Сергеевне в 1969 году: «Лиля, нет ли сейчас возможности заключить договор[56] и что-нибудь получить? Что, интересно, по этому поводу думает Маликов[57] и другое руководство?» И когда Гракова, ставшая, как и Якушкина, подлинным другом Александра, добилась заключения договора с автором, Вампилов сразу же с благодарностью написал ей: «Получил договор, приободрился. Бедному, замордованному автору, если дальше это пойдет благополучно, — просвет, а доблестному редактору и либеральному начальству за их благодеяния воздастся не только на небе, но и на земле. А как же?»

В начале 1970 года Вампилов снова вдали от дома и семьи: драматурга, как он давно понял, кормят ноги. В столичных ведомствах разрешение на московские постановки пьес получить не удается, в «главных» театрах тексты или пылятся в архивах, или их «читают» (месяцами!) режиссеры. После бесплодных дней в Москве Вампилов берет путевку в писательский Дом творчества в Крыму. Оттуда он сообщает жене:

«Я в Ялте уже третий день, дышу южным воздухом и жирею за счет Литературного фонда. Зимы тут никакой нет, на дворе то ли осень, то ли весна — тут не поймешь. Пока, впрочем, большей частью пасмурно, воздух очень уж влажный, у меня побаливает голова, думаю, от этого, от непривычки.

Работаю. В Москву без пьесы не вернусь[58]. В Москве кое-что успел: получил деньги[59] (отправил вам почтой), вычитал верстку книжечки[60]. Самые хлопотливые дела — с театрами — впереди».

И через короткое время уже из Москвы:

«Дела мои до сих пор неопределенны. В театре с “Анекдотами”[61] все нормально, но придираются власти, и неизвестно, когда будет высочайшее их разрешение на постановку, а значит, и 50 процентов гонорара. Я дождусь, что они решат, и сразу же приеду домой. Это будет теперь уже скоро.

Как вы живете? Как Ленка? Я скучаю по тебе, по ней, по всем вам. Как здоровье мамы? Каковы твои виды на сессию?

Я здесь болел гриппом, теперь у меня ячмень, настроение паршивое, изо дня в день обивание порогов и телефонные переговоры — пропади все это пропадом. Заканчивай университет, поедем с тобой на два года в деревню — отдохнуть и переждать эту гнусную ситуацию.

У вас, я знаю, нет денег, попросите у Миши, пусть выручает, думаю, впоследствии я сумею его отблагодарить. Что Ленка? Здорова ли она?

Напиши мне немедленно. Целую тебя и всех вас. Александр».

Разрешение на постановку «Старшего сына», выданное Министерством культуры РСФСР Иркутскому драматическому театру, видимо, открыло дорогу пьесе и на ленинградские сцены. Во всяком случае, весной 1970 года за ее постановку[62] взялся молодой режиссер Театра драмы и комедии на Литейном Ефим Падве. Он был учеником Георгия Товстоногова. В городе на Неве Ефим окончил Институт театра, музыки и кинематографии в составе курса, который вел прославленный мастер, главный режиссер БДТ. «Школа» Товстоногова чувствовалась и в постановке спектакля по пьесе Вампилова. В отличие от калининского режиссера Ю. Николаева Падве заглянул, так сказать, в глубины текста, показал нравственную подоплеку поступков каждого героя, увидел в их судьбе и поведении не «эксцентрическую интригу», не «нарочито условную», а подлинную жизнь, позволяющую людям выбирать между добром и злом, быть душевно отзывчивыми или оставаться душевно глухими.

Е. Падве написал теплые воспоминания об авторе комедии, но, к сожалению, не рассказал, как труппа работала над спектаклем, каким было отношение актеров к пьесе молодого драматурга из Сибири. Тем не менее несколько строк из публикации режиссера стоит выписать, хотя бы для того, чтобы узнать, каким оставался Вампилов в тяжелые годы своей жизни: