Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи - Эдит Хейбер

чулок», отдельные произведения относятся к лучшим ее работам. В частности, это «Время» (1938) и «Два романа с иностранцами» (1935), в которых писательнице удалось поднять некоторые из значимых тем ее серьезных рассказов, не выходя за рамки юмористического анекдота[606].

Во «Времени», как и в «Лунном свете», в центре сюжета оказываются старушка и тема разрушительного воздействия времени, но место действия – сообразно более легкому тону рассказа – переносится из угрюмой съемной комнаты в «шикарный» русский ресторан [Тэффи 1997–2000, 7: 26][607]. Один из посетителей, Гогося Ливенский – как представитель «высшего круга» он и в 65 лет по-прежнему именуется своим детским прозвищем – отпускает замечания по поводу трех веселых пожилых дам, которые с аппетитом едят за соседним столиком. Его сотрапезницы с презрением замечают, что если главная из этой троицы – весьма элегантно одетая, с бриллиантовой брошью, упирающейся в двойной подбородок, – и была когда-либо замужем, то исключительно потому, что кто-то женился на ней только «из-за денег», но Гогося добрее. Он думает, что в свое время эта дама могла быть недурна собой, хотя и признает, что «сейчас судить… трудно. Комок розового жира» [Тэффи 1997–2000, 7: 27, 29].

Затем начинается развлекательная программа, и певец затягивает старый русский романс, напоминающий Гогосе трагическую историю любви очаровательной красавицы Марии Николаевны Рутте: из-за нее двое поклонников, один из которых сочинил эту песню, устроили дуэль, после чего ее муж уехал на Дальний Восток. Супруги воссоединились только через несколько лет, когда муж Марии Николаевны был при смерти. По окончании номера к Гогосе подходит знакомый и сообщает ему, что Мария Николаевна отлично его помнит: «Я ей назвал твое имя и она сразу вспомнила и очень рада тебя видеть». Знакомый указывает ему на старушек, и «главная старуха закивала головой и, весело раздвинув крепкие толстые щеки подмазанным ртом, приветливо блеснула ровным рядом голубых фарфоровых зубов» [Тэффи 1997–2000, 7: 31]. У Марии Николаевны, как и у Анны из «Лунного света», старость стерла все следы даже самой сильной и трагической любви, но – несмотря на то что жизнерадостная, процветающая посетительница шикарного ресторана не вызывает такой жалости, как героиня более раннего рассказа, – ее превращение из «очаровательной» красавицы в «комок розового жира» представляет в более жесткой и тревожащей форме действие времени, которое, по словам героя «Предела», «взяло свое».

Если время притупляет любовные страдания Марии Николаевны, то смех спасает одну из двух женщин, рассказывающих о своей несчастной любви в «Двух романах с иностранцами». Если первая история лишь нагоняет тоску, то вторая женщина в начале своего рассказа заявляет: «Прямо трагедия. Ха-ха-ха!» [Тэффи 1997–2000, 7: 81][608]. Все началось, продолжает она, когда престарелая американка, клиентка «института де ботэ»[609], где она работала, поведала ей о своем увлечении молодым человеком, которого наняла на службу. Тот же самый молодой человек – румын с невероятной фамилией Курицу – влюбляется в саму героиню; он даже говорит с ней о браке и дарит ей утюг, подарочек самого семейного духа. Казалось бы, все идет к счастливому концу – до тех пор, пока героиня не рассказывает Курицу о том, что им увлечена его работодательница, после чего он начинает появляться все реже. Затем она узнает, что он стал жиголо этой американки, и пишет ему: «…приходите, и я сама, молча, скажу вам “прощай”» [Тэффи 1997–2000, 7: 84]. Курицу является через пару дней, неловко оправдывается и эффектно выходит из комнаты. Героиня распахивает окно, готовая выброситься на мостовую к его ногам, но тут слышит, как открывается шкаф, и идет посмотреть, что он взял. Она не верит своим глазам: исчез утюг.

И, пораженная абсурдностью ситуации, она садится на пол и начинает смеяться:

До того хохотала… и так мне легко стало, и так хорошо.

– Господи! – говорю, – до чего же чудесно на Твоем свете жить! <…> Утю-жо-ок! Я бы бахнула на мостовую, череп вдребезги, а у него в руках утюжо-ок! Картина! [Тэффи 1997–2000, 7: 85].

Таким образом, «Два романа с иностранцами» едва не заканчиваются смертью (как «Авантюрный роман»), но – что гораздо более характерно для Тэффи – абсурдность ситуации делает неуместным трагический финал, а более подходящим – смех.

Некоторым героям Тэффи удается избежать абсурдности человеческого существования, пойдя по пути ее ранних фантазеров (или лгунов). Как она пишет в «Яркой жизни» (1932): «Факт, по их мнению, может так же ошибиться, как и человек», и поэтому они «поправляют его своей фантазией. <…> В просторечьи называется это – враньем» [Тэффи 1997–2000, 7: 164][610]. В рассказе «Нигде» (1936), вошедшем в «Земную радугу», последнюю книгу Тэффи, представлены три таких фантазера. Первый эпизод начинается на рождественской елке, когда дети гадают, какие подарки им достанутся. Девочка по прозвищу Катя-вратя заявляет, что они получат 12 хрустальных кораблей и жемчужных лебедей, которые все сделаны из музыки [Тэффи 1997–2000, 7: 228][611]. Когда вместо этого девочке дарят паяца с большим носом, она упорно утверждает: «Вот лебедь. <…> Совсем жемчужный. Видишь? Из музыки». Вторая история повествует о мальчике, который все время проводит в порту русского северного города, зачарованный экзотическими запахами и манящими названиями мест, откуда приходят корабли. Ему кажется, что должно быть еще одно неизвестное название, которое можно услышать только в глубоком сне, и пьяный матрос рассказывает ему о такой стране. Но когда мальчик спрашивает, где она находится, люди нетерпеливо отмахиваются от него: «Нигде». Но и потом, став взрослым, он часто видит сон, в котором «несет его корабль в страну “Нигде”» [Тэффи 1997–2000, 7: 230].

Герою третьего эпизода удается один раз увидеть Нигде наяву. В юности он «все… искал чего-то» и поэтому полюбил ходить в горы. Однажды ему открылась картина невероятной небесной красоты:

…передо мной две скалы… соединялись, образуя огромную арку, ворота в небо. И там, через раскаленный янтарь заката, пылала невиданная, какая-то восторженная заря. И из нее, устремляя путь в триумфальную арку, летела, мчалась колесница, квадрига. <…> И перед ней, указывая ей путь, гремел пурпурный луч, как труба Архангела над разбушевавшимся морем оркестра [Тэффи 1997–2000, 7: 231].

Это небесное зрелище стало апофеозом всех его стремлений к прекрасному, и он подумал, что если закрыть глаза, то земля оттолкнет его от себя и он окажется в стране Нигде. Но он просто упал. Эта последняя картина страны Нигде напоминает величественное солнечное царство, достигаемое в результате отрыва от земли – образ из раннего символистского творчества Тэффи, который