Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи - Эдит Хейбер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В основанном годом ранее Русском драматическом театре помимо русской классической драматургии ставились пьесы Алданова, Набокова, Берберовой и других эмигрантов [Литаврина 2003: 135][574]. Пьеса, которую Тэффи писала для него, должна была стать ее первым полнометражным драматическим произведением со времен «Шарманки Сатаны», и она предупреждала Амфитеатровых о вероятности своей неудачи:
Беда моя в том, что все редакторы моей юности дрессировали меня – сжимать, сжимать и сжимать. <…> Это, конечно, отлично. Спасает от словоблудия, но зато теперь ужасно трудно писать распространенно «большую» вещь. Один акт – извольте. Два – уже выйдет хуже. Три – просто гадость.
Она трудилась «как сумасшедшая» и завершила работу к концу февраля или началу марта: «И вот я вставала в 4½ утра, – писала она Амфитеатровым, – и совершенно забалдевшая, путая имена героев, строчила пьесу. Сдала совсем тепленькую и не просохшую, и теперь начинаем репетировать. Наши гениальные артисты, наверное, разделают такую штуку, что потом долго не смоешь позора».
Пьеса «Момент судьбы», основанная на рассказе Тэффи «Маркита» (1925), посвящена нежной, исполненной материнской любви Сашеньке, певице в кафе, роман которой с богатым татарином резко обрывается, когда она начинает изображать из себя демоническую женщину. Однако театральный вариант – не просто возвращение к старому, поскольку на положении Сашеньки сказывается более безнадежная ситуация 1930-х годов, когда жизнь, по ее словам, «схватила, закрутила, истоптала и бросила»[575]. Тэффи обладала особым даром, позволившим ей превратить такую печальную историю в забавную комедию, и, вопреки ее опасениям, пьеса, премьера которой состоялась 27 марта, имела большой успех. Писатель и журналист Андрей Седых (псевдоним Якова Цвибака, 1902–1994) отмечал, что «велик интерес к пьесе, в которую Н. А. Тэффи вложила весь свой тонкий ум, свой лучший юмор, и то невесомое, что отличает пьесу от “халтуры” и делает ее подлинно художественным произведением»[576]. Он предсказывал пьесе «долгую, блестящую карьеру», и действительно, в декабре ее постановка была возобновлена в Париже, а также были осуществлены постановки во многих других эмигрантских общинах[577].
Должно быть, театральный успех принес Тэффи столь желанное пополнение бюджета, но деньги резко обесценились: в июне 1937 года произошла очередная девальвация франка. Кроме того, русские во Франции вскоре оказались в центре еще одного скандала. 24 сентября был похищен председатель РОВС генерал Е. К. Миллер (1867–1939). В похищении заподозрили его адъютанта генерала Н. В. Скоблина (1893–1938?), пропавшего через несколько часов после исчезновения Миллера. Было установлено, что Скоблин и его жена, знаменитая певица Н. В. Плевицкая (1884–1940), в течение нескольких лет шпионили в пользу Советов, и в отсутствие мужа Плевицкая была арестована как соучастница заговора и в декабре 1938 года приговорена к 30 годам каторжных работ[578]. Тэффи, присутствовавшая на процессе, приписала такой невероятно длительный срок враждебности французов к иностранцам, объясняя ее тяжелыми временами: «Дороговизна, налог, неуверенность в завтрашнем дне, “тучи на горизонте”… и тут еще мотаются какие-то непонятные люди, с непонятным языком и непонятными думами»[579]. Плевицкая, которая, как предполагает Тэффи, могла бы остаться на свободе, если бы Скоблин ее не бросил, соответствует (пусть и с примесью черт леди Макбет) примерам жертв любви из ее художественных произведений:
Что представляет собою героиня процесса? Яркая русская талантливая женщина. Была просто бабой, стала генеральшей, захваленной, залюбленной певицей. Любила своего Скоблина, за него была честолюбива.
<…>
Лэди Макбет говорит дрожащими бледными губами:
– Я только… любила своего мужа.
– 20 лет каторжных работ, – ответил суд справедливый, но не милостивый.
Плевицкая скончалась в тюрьме в 1941 году.
Усиление враждебности атмосферы во Франции отразилось на том, как Тэффи описала свой бенефис 15 марта 1938 года:
Программа вечера составлена исключительно из веселых вещей. Мы хотим дать публике только смех и не «сквозь слезы»: кого тянет поплакать – пусть читает газеты.
Среди пятилеток, десятилеток, двадцатилеток слез, пусть мелькнет двухчасовка простого веселого смеха[580].
И без того подавленное настроение Тэффи усугубилось известием о тяжелой болезни Амфитеатрова, одного из ее самых верных друзей. 13 января она писала ему: «Вы себе и представить не можете, как мне тяжело, что Вы больны. Вам это дело ужасно не подходит. Вы такой громадный, такой чисто-серебряный – не идет Вам лежачее положение». 26 января его не стало, и на следующий день, утешая Иларию, Тэффи писала: «…в жизни этого человека, в его частной жизни, глубокой, душевной – Вы дали ему все, что только может дать жена и друг верный, преданный, самоотверженный, – любовь и верность до гроба». Преданность Иларии была именно той формой любви, которой Тэффи посвятила свою следующую книгу, «О нежности»[581].
«О нежности»
В открывающем сборник «О нежности» одноименном рассказе, созданном незадолго до смерти Тикстона, Тэффи пишет: «Нежность – самый кроткий, робкий, божественный лик любви? Сестра нежности – жалость и они всегда вместе» [Тэффи 1997–2000, 4: 192][582]. Темой «Чудовища» стала противоположность подобной любви своекорыстию, правящему современной жизнью. Героиня, которую зовут Валентина, очень устала, ухаживая за своей умирающей няней, чего не одобряет ее гость Шпарагов, поскольку больные и слабые потребляют пищу и занимают место, которые могли бы достаться здоровым. Он поддерживает идею своего рода евгенической чистки: «Сначала будут устранять только безнадежных больных, потом мало-помалу доберутся вообще до лишних людей» [Тэффи 1997–2000, 4: 211][583]. Валентина называет Шпарагова чудовищем и рассуждает: «Страшно без любви. Все эти старые, и больные, и убогие, и беззащитные, не мы им нужны, а они нам». Развязка в этой истории неожиданна: выясняется, что сам Шпарагов заботится о бедном старике, а теперь он охотно помогает Валентине.
«Пасхальное дитя» повествует об отношениях матери, Авдотьи, и ее маленького сына, появившегося на свет с врожденным дефектом в пасхальную ночь и умершим в свой шестой день рождения. Посторонние говорили, что он был уродцем, что его смерть – благо, но для матери ребенок
