Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

его на куски, я целую неделю добавлял его в борщи и супы, придавая им не- обычную духовитость и особый, ветчинный привкус.

Но вскоре прогулки на обед за полтора километра всем надоели, и было решено организовать камбуз в новом лагере. Поскольку свободной палаткой мы не располагали, камбуз решили разместить в нашей жилой палатке, где, кроме меня, обосновались Сомов, Дмитриев и Яковлев. Конечно, соседство с кастрюлями и сковородками ни у кого не вызвало прилива энтузиазма, но иного выхода пока не было. Вторую палатку отдали радистам, подселив к ним Гудковича. В третьей поселились Миляев, Петров и Никитин с Комаровым. Две палатки, совершенно непригодные для жилья, отдали гидрологам и Миляеву под магнитный павильон. Исследования, прерванные ледовой катастрофой, развернулись в полном объёме. Снова каждые три часа Гудкович измерял температуру воздуха, влажность и прочие показатели атмосферы, и каждые три часа радисты передавали на Большую землю сводки погоды. Никитин с Сомовым, проделав во льду новую лунку, принялись обустраивать её, делая перерывы лишь на принятие пищи и короткий сон.

Миляев установил самописцы магнитного поля Земли и, как и раньше, бегал, в сопровождении «записаки», к своему теодолиту. Только гляциологи никак не могли оклематься на новом месте. Все их актинометрические площади с вмороженными в лёд электротермометрами, реперами и рейками остались в старом лагере.

А природа всё не оставляла нас своим вниманием. То налетит пурга, и в круговерти снежных потоков погружаются в сугробы грузы и палатки. То жахнет так, словно льдина сейчас развалится, и ты вскакиваешь как оглашенный, прислушиваясь к треску льда. А вчера сильным порывом ветра сорвало с места палатку гидрологов и понесло её по снежной целине. Так бы и катиться ей до самой Аляски, если бы не гряда торосов. В ней она и застряла, метрах в двухстах от лагеря. Но 22 февраля, в преддверии годовщины Советской Армии, «хозяин Арктики» обрадовал нас солнечной, ясной погодой. Густые, мохнатые тучи, похожие на стадо бизонов, неторопливо брели, прижимаясь к верхушкам торосов, исчезая за горизонтом. До полудня мы трудились, наводя порядок в нашем хозяйстве. Перенесли остатки продовольствия из старого лагеря, привезли на автомобиле клипербот и очистили его от наледи.

Едва я принялся накрывать на стол (подоспело время обеда), как раздался чей-то восторженный голос:

– Самолёт! Самолёт летит!

Я выскочил из палатки.

– Где самолёт?

– Да вон там, – сказал Саша, показав рукой куда-то на северо-восток. Я пристально всмотрелся в белёсое небо. – Слышишь, гудит?

Действительно, где-то на северо-востоке я уловил шмелиное гудение самолётных двигателей. Оно постепенно усиливалось, и вскоре уже можно было различить чёрную точку. Она быстро увеличивалась в размерах, принимая очертания самолёта, позади которого тянулись белые хвосты инверсии.

– Американский тяжёлый бомбардировщик Б-29, – безапелляционно заявил Комаров, приставив ладонь к глазам. – «Летающая крепость». Высота 5000 метров.

– А может, и не Б-29, – возразил Дмитриев.

– Точно «летающая крепость», – подтвердил Никитин. – Американцы с 1947 года проводят разведку погоды несколько раз в неделю. Это так называемая операция «Птармиган», что значит «Белая куропатка». Они летают по маршруту Фэрбенкс – Аклавик – Северный полюс – Барроу – Фэрбенкс, обычно на высоте 3000–5000 метров. Полёт продолжается 13–19 часов. Каждые полчаса передают по радио в метеоцентр на Аляске сведения о температуре и влажности воздуха, барометрическом давлении, скорости и направлении ветра, состоянии облачности. Заодно с метеонаблюдениями экипаж проводит испытания образцов нового навигационного оборудования, пищевых рационов, спецснаряжения. А медики, которые находятся на борту, занимаются физиологическими и психологическими исследованиями членов экипажа.

– Я вот подумал, – сказал Миляев, усмехнувшись, – сидят себе америкашки, попивают кофий. Глядь вниз, а там наша станция. Вот бы они засуетились. Как бы не надумали пониже спуститься, чтобы нас рассмотреть.

– Только этого нам не хватало, – сказал Курко с опаской, – вот накроется наша секретность.

– Да не до нас им, – сказал Никитин. – Но на всякий случай надо бы посыпать палатки снегом, чтобы не так выделялись.

Пока шло оживлённое обсуждение этого события, я решил известить Сомова. Он сидел в рабочей палатке, склонившись над лункой, из которой выползал очередной батометр. Видимо, за тарахтением лебёдки он не слышал ни звуков самолётных двигателей, ни наших громких голосов.

Сомов поднял на меня глаза, покрасневшие от ночного бдения и гари паяльной лампы.

– С чем пожаловали, доктор?

– Самолёт над станцией, Михал Михалыч! Наверное, это американцы. Они с сорок седьмого года регулярно летают. А нас они не могут заметить?

– Надеюсь, что нет.

– Ну а вдруг заметят, – настаивал я, – да ещё подсядут на наш аэродром?

– Упаси нас Бог от этой напасти, – сказал раздражённо Сомов.

23 февраля, День Красной Армии, мы встречаем в тесноте, но отнюдь не в обиде. Хотя наши запасы почти на исходе, но ещё осталось немного вкусностей, к которым, ко всеобщему ликованию, Сомов разрешил добавить две последние бутылки армянского коньяка. В палатке тепло не столько от газового пламени, сколько от дыхания 11 человек. Все сбросили осточертевшие тяжёлые куртки и пропитавшиеся потом свитера. Неожиданно оказалось, что у некоторых остались в запасе нерассказанные истории, случаи из жизни, но, главное, никто не утратил оптимизма.

Отшвырнув полог, в палатку ворвался Костя Курко, размахивая листиком радиограммы.

– Бояре, танцуйте! Телеграмма от Мазурука: «Сижу на Врангеле. Собираюсь вылететь к вам на льдину. Сообщите состояние аэро- дрома».

От дружного «ура» вздрогнула палатка.

Но едва стихли радостные восклицания, как всегда практичный Комаров сердито сказал:

– Ну что вы раскричались? Аэродрома-то нет. Я с Гудковичем вчера обошёл все окрестности – ни одной приличной льдины мы так и не нашли.

Тут же Сомов распорядился завтра с утра разбиться на группы по два-три человека и отправиться на поиски подходящей льдины.

Однако погода вмешалась в наши планы, и мы так и просидели в палатках целые сутки, пережидая пургу, которая разразилась столь некстати. На следующий день Сомов собрал всех в нашей палатке-камбузе.

– Надо искать подходящее место для аэродрома, – сказал он, нервно разминая папиросу. – Прошу, друзья, не забывать, где мы находимся. Оденьтесь потеплее, а вы, доктор, выдайте каждому на всякий случай по пять плиток шоколада и пачке галет. Поначалу особенно далеко от лагеря не уходите. Не хватает нам ещё, чтобы кто-нибудь заблудился. А вы, Николай Алексеевич, – обратился он к Миляеву, – дайте каждой группе по компасу и объясните, как ходить по азимуту. Это будет дополнительной гарантией безопасности похода.

Группа в составе Курко, Воловича и Гудковича пойдёт на юго-восток. На север идти бесполезно. Там много открытой воды.

– А почему, Михал Михалыч, вы определили, что на север путь заказан? – спросил Зяма.

– Тут ничего мудрёного нет. Вон посмотрите