Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

бросить. Ведь без неё на аварийном передатчике ни с кем связаться не сумеешь. Жора тоже говорит – пора драпать, а сам чуть ли не зубами трос распутывает. Хорошо – Комар подоспел.

И действительно, в те страшные часы мы позабыли об опасности, кидались в самое пекло, рискуя провалиться в трещину или попасть под ледопад.

Вечером Щетинин принял радиограмму из Москвы: «Повседневно следим за вашей работой, представляющей огромную, необыкновенную ценность. Уверены, что ваш отважный коллектив зимовки с честью преодолеет все трудности и выполнит задание правительства».

15 февраля

– Михал Михалыч, – сказал, зябко поёживаясь, Яковлев, – может, всё же рискнём и переночуем в старом лагере? Вроде бы лёд утихомирился. А то какой здесь отдых – одно мученье, хоть, как говорят, в тесноте, да не в обиде…

– Вы, Гурий Николаевич, бросьте анархию разводить, – сердито отозвался Сомов. – Ладно торошение. От него мы сумеем убежать. Я боюсь, не ровён час, расползётся льдина на куски, разнесёт в разные стороны, и будем мы тогда аукаться, отрезанные друг от друга.

– Да, пожалуй, вы правы, – нехотя согласился Яковлев.

Ещё одна тревожная ночь на новом месте.

Под утро палатку резко тряхнуло. Петров, стоявший на вахте, выскочил наружу. Вскоре он вернулся, весь запорошённый снегом.

– Михал Михалыч, – сказал он, протирая очки, – на севере началось торошение.

Мы повыскакивали из мешков. Сквозь пелену мятущегося снега в серой рассветной мгле на севере, словно белые призраки, возникли гряды торосов. Они росли на глазах, надвигаясь на наше убежище с неумолимостью рока. А на западе, метрах в ста от палатки, клубились, словно дым лесного пожара, буро-чёрные испарения над огромным разводьем.

– Быстро собирайте вещи, уходим обратно в лагерь, – скомандовал Сомов.

Мы мигом погрузили на нарты палатку и поволокли их в старый лагерь. Там, к счастью, царило спокойствие. Валы замерли в грозной неподвижности. Мы собрались в кают-компании, развели паяльные лампы, зажгли фонари и принялись наводить порядок. А я тем временем поставил на газовую плитку чайники, благо и плита, и баллон оказались в целости и сохранности, наготовил бутербродов. Все молча жевали подмороженный хлеб с застывшим беконом, прихлёбывая горячий чай.

– Ну, что приуныли, друзья, – раздался голос Сомова, – вспомните, что говорил Нансен. Трудное – это то, что может быть сделано немедленно; невозможное требует немного более времени. Так вот, трудное мы уже преодолели, а невозможное наверняка преодолеем. Так что выше голову.

Постепенно еда и горячий чай сделали своё дело. Все повеселели и принялись обсуждать наши перспективы. Было решено, как только закончится пурга, немедля начинать поиск подходящей льдины для перебазирования лагеря.

Однако рассиживались мы недолго. Первым поднялся Миляев.

– Вы, ребята, чаёвничайте, а я пойду погляжу, как там торошение повлияло на силы земного магнетизма, да и в магнитном павильоне порядок надобно навести.

– Нам, пожалуй, тоже пора… – сказал Яковлев, застёгивая куртку на все пуговицы. – Пошли, Ванечка, трещины промерим, а заодно структуру льда поглядим.

– А у меня метеосрок подоспел, – сказал Гудкович, нахлобучивая шапку.

– Пойдём, Саня, к машине, – позвал Комаров, – надо бы из снега вызволить. Там такой сугроб навалило, что мне одному не справиться.

За ними ушли Сомов с Никитиным разбираться со своим гидрологическим хозяйством, а я отправился на склад за продуктами. Притащив на камбуз всё необходимое, я, то и дело опасливо поглядывая на восьмиметровую громаду вала, нависшего над фюзеляжем, заполнил бак снегом, водрузил его на плитку и принялся наводить порядок в кают-компании. Работа шла споро. Под ударами пешни толстый слой льда, покрывшего пол, вскоре превратился в груду зелёных осколков. Покончив с ледяным «паркетом», я принялся палкой выколачивать брезент полога, очищая его от инея. Кают-компания заполнилась снежной пылью. Она набивалась в рот, в уши, лезла за воротник и, мгновенно тая, превращалась в холодные струйки, стекавшие по спине. Когда работа была благополучно завершена, я уселся на скамью, распрямив занемевшую поясницу.

– Теперь, пожалуй, можно и чайком побаловаться, – сказал я вслух и, отодвинув бак, поставил на газ чайник. Хлопнула дверца, и между полотнищами полога просунулась заиндевевшая физиономия Гудковича.

– «Шёл по улице малютка, посинел и весь дрожал», – продекламировал он осипшим голосом. – Может, Виталий, обогреешь сироту?

– Как не обогреть? А вот и чайник крышкой сигнал подаёт. Присаживайся за стол, я сам с тобой с удовольствием почаёвничаю.

– Может, теперь пойдём поглядим на лагерь? – предложил я, допивая вторую кружку.

– Я не против, – согласился Зяма.

Метрах в десяти от самолёта путь нам преградила трещина шириной метра в полтора. Её полупрозрачные зеленоватые стены разошлись под углом 45˚, образовав глубокий овраг, по дну которого, журча, извивались ручейки чёрной воды. Неподалёку валялся трап. Перекинув его через трещину, мы ползком перебрались по обледеневшим доскам на противоположный берег. Ещё несколько шагов, и мы у подножия вала. Огромные глыбы нагромоздились друг на друга. Взобраться по ним на гребень вала было делом весьма рискованным. Ноги то застревали между льдинами, то цеплялись за их зазубренные края, скользили по отполированной поверхности. Иногда глыба, казавшаяся устойчивой, вдруг уходила из-под ног, и мы с прыткостью горных козлов прыгали на другую, рискуя сломать шею. Наконец мы добрались до гребня вала. Открывшаяся панорама лагеря повергла нас в уныние. С трёх сторон его окружали огромные ледяные валы. За каждым из них виднелись словно застывшие волны морского прибоя, разделённые между собой неширокими проходами, забитыми ледяным крошевом, присыпанным снегом. В полукилометре от нас на западе чернело широкое разводье. Наша паковая льдина напоминала кусок стекла, по которому ударили молотком.

Во всех направлениях разбегались извилистые трещины, уже подёрнутые молодым ледком. На белом фоне свежевыпавшего снега чернели купола палаток. На месте актинометрической площадки возвышалась пирамида торосов. Всюду валялись ящики, баллоны, какие-то свёртки, брошенные при спешном бегстве.

– Последний день Помпеи, – мрачно изрёк Зяма. – Да, накрылся наш лагерь.

– Ладно, старик, не печалься. Бог не выдаст – свинья не съест. – Я вытащил из-за пазухи трубку. – Не весь же океан переторосило. Может, где-нибудь остался кусок приличного льда.

Сильный порыв ветра едва не сбросил нас вниз, напомнив, что пора возвращаться. Добравшись до подножия, промёрзшие до костей, мы рысью пустились к радиостанции, откуда доносилась весёлая трель ожившего движка.

– Здорово, бояре, – приветствовал нас Костя. – Где вас носило?

– Путешествовали на вершину вала.

– Ну и как? Очень хреново?

– Да куда уж хреновее, всё вокруг перемолото. Живого места нет. А у вас, Константин Митрофанович, может, есть новости поприятнее?

Новостей оказался целый ворох. Пришли радиограммы со Шмидта, из Тикси, из Ленинграда, Москва сообщила, что готовится группа самолётов для проведения спасательной операции. Судя по тону радио- грамм, все крайне