Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Я требую удовлетворения, — настойчиво говорит Вируэс.

Корсар поверх его плеча глядит на перешеек, тянущийся до самого замка Санта-Каталина. Это единственное место, где можно вдали от нескромных глаз выяснить отношения, но и его, по счастью, отлив откроет лишь через два часа. Ему до смерти хочется сцепиться с этим фертом, но только, боже избави, не устраивать здесь поединок по всей его нелепой форме — с секундантами и протоколом. Бред какой-то. Дуэли запрещены законом. В самом лучшем случае он может лишиться каперского свидетельства и должности капитана «Кулебры». Не считая тех неприятностей, которые эта история доставит дону Эмилио и его сыну. И само собой, Лолите Пальме.

— Я через двое суток снимаюсь с якоря, — нейтральным тоном отвечает он.

Сказано так, как надо, с поднятой головой. Звучит как если бы он размышлял вслух. Никто не посмеет сказать, что он сдрейфил. Вируэс оглядывается на своих. Один — седоусый, благообразный артиллерийский капитан — чуть заметно качает головой. Теперь колеблется Вируэс — Пепе Лобо чувствует это. В самом деле, лучше бы перенести на другой день.

— Дону Лоренсо рано утром заступать в караул, — говорит седоусый. — На рассвете возвращаемся на Исла-де-Леон. Он, я и эти господа.

Пепе Лобо с непроницаемым видом по-прежнему пристально смотрит на Вируэса.

— Сложности, как я понимаю.

— Похоже на то.

Обе стороны пребывают в нерешительности, под которой Пепе Лобо лишь скрывает облегчение. Погодим, думает он, а там видно будет. Любопытно, а несостоявшийся противник тоже перевел дух? Он чувствует, что так оно и есть.

— Что ж, в таком случае перенесем наш разговор.

— Надеюсь, милостивый государь, ненадолго.

— Бросьте вы своих «милостивых государей», язык об них сломаешь… Я, дружище, тоже на это надеюсь. Хотя бы для того, чтоб оттереть вам с лица эту улыбочку.

Артиллерист снова вспыхивает. Пепе Лобо кажется даже — в следующую секунду тот все же бросится на него. Если попробует дать пощечину, соображает он, отобью горлышко у бутылки и морду изрежу. А там — будь что будет.

— Я вам никакой не «дружище», — с негодованием отвечает Вируэс. — И если бы сегодня ночью…

— Если бы да кабы…

Грубо расхохотавшись, корсар выуживает из кармана две серебряные монеты. Швыряет их хозяину заведения. Поворачивается к капитану спиной и идет прочь. Позади — сперва до дощатому настилу, а потом по песку — он слышит неровные шаги Рикардо Мараньи.

— Не верю своим ушам… Мне проповеди читаешь о пользе благоразумия, а сам через пять минут нарываешься на поединок.

Пепе Лобо снова смеется. Теперь, главным образом, над собой.

— Это все водка…

Они идут по красноватому песку к лодкам, привязанным у мостков. Маранья поравнялся с капитаном и теперь прихрамывает рядом, иногда поглядывая на него в неверном свете факелов, воткнутых в песок. Поглядывает с любопытством, словно сегодня ночью увидел его впервые.

— Она, она, — настойчиво повторяет Лобо спустя сколько-то минут. — Все она.

8

Скоро рассвет. Задувает яростный левантинец и, не встречая препон на плоских низменных плавнях, взвихривает пыль, взметает песчаные смерчи, закрывающие звезды. Тысячи невидимых иголок впиваются в лица четверых — троих взрослых и подростка, которые уже несколько часов кряду шлепают в темноте по болоту. Вооруженные саблями, тесаками, навахами, удавками, обвернув лица тряпками или платками для защиты от безжалостного ветра, секущего колючими песчинками. И такого сильного, что, когда они выбираются на твердое место, в два счета высушивает набухшую селитряной водой, пропитанную илом и жидкой грязью одежду.

— Вот он, большой канал, — шепчет Мохарра.

Он стоит, не распрямляясь, навострив уши, в колючих ветках можжевельника. Но слышен только посвист ветра в кустарнике да шум прибывающей приливной воды в ближайшем канале, который своим матовым блеском выделяется в окружающей его черноте.

— Опять, значит, мокнуть…

Тридцать вар, вспоминает он. Такова примерно ширина канала в этом месте. По счастью, Мохарра и спутники его сызмала привычны к жизни в воде. Один за другим они собираются на берегу — Курро Панисо, сын его Франсиско, Карденас. Молча и решительно. Вчера под вечер вместе вышли из Исла-де-Леона и под прикрытием пыльной бури пересекли испанскую линию обороны в южной части острова Викарио — проскользнули ползком мимо пушек на батарее Сан-Педро. Оттуда вскоре после полуночи вплавь одолели канал Камарон и по лабиринту больших и малых каналов и проток углубились почти на пол-лиги на ничейную землю.

— Где мы? — чуть слышно спрашивает Карденас.

Фелипе Мохарра сам не очень-то понимает. Ветер сбивает с толку: солевар опасается, что просчитался с каналами, оставшимися позади, прошел слишком далеко вперед и сейчас выведет товарищей прямо на французские траншеи. И потому распрямляется, разводит в стороны черные ветки, вглядывается в темноту сощуренными глазами — ветер так и норовит запорошить их. И вот наконец в нескольких шагах отсюда наметанным взглядом браконьера, привыкшего охотиться по ночам, замечает нечто похожее на грудную клетку огромного человеческого скелета — это полусгнивший, наполовину затянутый илом остов корабля.

— Вот оно, место это, — шепчет в ответ Мохарра.

— А французов-то впереди нет?

— Ближе, чем на мельнице, нет. Здесь сумеем пройти.

Пригибаясь, съезжает по короткому откосу на берег. Следом за ним — и остальные. Ступив в тину, Мохарра останавливается, проверяет, хорошо ли прилажена короткая сабля, подвешенная за спиной, меж лопаток, и не помешает ли плыть закрытая и заткнутая за пояс наваха в полторы пяди длиной. Потом медленно погружается в черную воду — такую студеную, что дыханье перехватывает. Когда из-под ног уходит дно, плывет, держа голову над поверхностью, на тот берег. Расстояние невелико, однако сильный ветер, рябящий воду, и течение, как Мохарра только что заметил, сносят в сторону. Позади слышно, как фыркает и барахтается Карденас — он из четверых плавает хуже всех, не в пример Панисо с сыном, которые — вот уж точно — как рыбы в воде. Потому свояк и принял меры: привязал к поясу две пустотелые тыквы, которые помогают держаться на плаву. В других обстоятельствах Мохарре следовало бы шикнуть на него, чтобы не плюхал так шумно по воде, не выдал их всех французам. Но сегодня, к счастью, можно не опасаться — левантинец глушит все звуки.

Фелипе Мохарра и его товарищи удачно выбрали день. Когда восточный ветер задувает с такой силой, как сегодня, ничего не разглядеть в десяти шагах. Солевару вспоминается, как уже довольно давно, в ту пору, как ходили с капитаном Вируэсом на разведку, стал он свидетелем спора между ним и одним английским офицером. Тот говорил, что батарею на Сан-Педро надо укрывать от неприятельского огня по старинке — фашинами да турами. Вируэс же доказывал, что куда лучше использовать агавы, которыми в Андалусии огораживают сады-огороды. Лосось настоял на своем, огневую позицию укрепили фашинами, но и пяти дней не прошло, как левантинец засыпал ров песком. Британец убедился в правоте Вируэса — «Дьявол лучше знает солевара, чем солевар — дьявола», — сказал тогда капитан, подмигнув Мохарре, — и теперь весь внешний периметр Сан-Педро похож не на артиллерийский редут, а на сад.

Фелипе вылезает из воды, дрожа от холода, весь как есть с ног до головы облепленный илом. Когда рядом собираются остальные, вдалеке, над вершинами и темными сосняками Чикланы, уже заметно слабое голубоватое свечение. Городок, укрепленный французами, стоит на берегу канала, на расстоянии чуть больше полулиги.

— Гуськом, — шепчет Мохарра. — И — нишкни.

И первым на четвереньках одолевает невысокий взгорбок, тотчас попадая в холодную воду заброшенного бочага. Отползя немного и убедившись, что в свете зари их не видать, четверо поднимаются и бредут в рост, по пояс в воде. Ноги вязнут в илистом дне, и время от времени, отзываясь на задавленную брань, на нежданный плеск, приходится Помогать друг другу выбираться из липкой ловушки. Ветер, опять же по счастью, дует в лицо, относит все звуки подальше от чужих ушей. Течение усиливается: ветер гонит воду в сторону бухты, обнажая дно озерца, где соль не добывают уже давно — с тех пор, как война началась. Мохарра соображает, что идут они с запозданием. Сквозь вихри песка и пыли, по-прежнему взметаемых ветром, видно, как над чикланскими соснами расширяется и постепенно меняет цвет с темно-синего на охристый узкая полоска зари. Однако они уже у цели.

— Вон там… — еле слышно говорит Курро Панисо. — В устье малого канала, возле бревенчатого мола.

Мохарра очень осторожно выглядывает из-за гребня, разведя в стороны покрывающий его кустарник — можжевельник и спаржу. В свете зари канал Алькорнокаль и его боковые ответвления поблескивают, как расплавленный свинец, расширяясь в ту сторону, где, еще невидимая в темноте, угадывается мельница Санта-Крус. А по левую руку от нее, в точке соединения с другим каналом, который тянется до самой Чикланы, у маленького деревянного мола под навесом, хорошо знакомым солеварам — они бывали тут до войны, — чернеют на серовато-свинцовом фоне воды очертания широкой плоской канонерки.