Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Скучный день заканчивается, и начинается ночной труд: изумительно одетые, сияющие, звезды показываются на публике. Под тягостным светом прожекторов им необходимо выглядеть молодыми и красивыми, даже если вы изнурены строгим режимом, а на следующий день, рано утром, снова идти на студию. Там важна роль режиссера фильма, он должен обладать достаточным запасом энергии, чтобы создавать и поддерживать соответствующую атмосферу. Но и он порой устает, тогда в студии воцаряется атмосфера, наполненная пылью, аксессуарами и электрическими приборами.

И неудивительно, что звезда не желает никого допускать в свою личную жизнь. Вот почему Грета Гарбо предпочла одиночество и решила время от времени становиться обычным человеком. Без сомнения, самую яркую звезду этого блестящего небесного свода, ее можно сравнить лишь с Элеонорой Дузе[183], которая тоже сумела сохранить нетронутой свою личность и никому не позволяла проникать в свою жизнь.

Однажды она пришла ко мне на коктейль, устроенный в саду моего парижского дома. Присутствовали триста гостей, среди них – самые красивые женщины Парижа в роскошных туалетах, и все же Грета оставалась единственной. Она все время не отходила от лестницы, одетая просто, в темно-синем платье, почти не перемещалась, в руке держала полный стакан розовой водки – в тот вечер я подавала ее впервые, затем она вошла в моду. Грета была столь прекрасна, сдержанна и в то же время так привлекательна, что все мои гости, как ни были они избалованы, сосредоточились вокруг нее, как пчелы вокруг своей королевы. В некоторых случаях, правда очень редких, Грета бывала веселой, забавной, но об этом мало кто знал. На самом деле она была застенчива, много страдала от рекламы. Однажды на Вандомской площади в мой кабинет вошла продавщица и попросила разрешения пустить «даму Гарбо» посмотреть мою коллекцию. Сразу поняв, о ком речь, я попросила ее подняться ко мне. Грета скромно села в уголок и призналась, что никогда раньше не присутствовала на презентации. Она очень заинтересовалась и заказала – это так на нее похоже – пальто-дождевик!

Презентация, которую я провела в Голливуде, – впрочем, платья тогда потерялись, но их вовремя нашли, – стала триумфом. На страницах «Лос-Анджелес Миррор» писали: «Да здравствует Франция!»; одна женщина заявила: «Никогда не видела ничего прекраснее – сожгу свои платья!» Голливуд, несомненно, показал себя с благородной стороны – полным энтузиазма, желания не отставать от моды. Но я не могу не вспомнить свое ощущение заката, потери ритма и темпа. Европейские фильмы снимали в качестве главных героев простых людей с улицы, и это начало раскачивать основы Голливуда. Кстати, сама я привезла плохие новости Джоан Кроуфорд: рекомендовала ей не носить больше высоких плеч и отказаться от блесток – она только что купила за тысячу двести долларов платье, вышитое блестками. Много говорили о Рите Хейворт[184], и как о звезде, и как о принцессе[185], хотя казалось, что у нее никогда не было денег ни на платья, ни на что-либо другое. Я вспоминаю пасхальный завтрак, который устроили Рита и ее муж на вилле на Ривьере. Я ожидала встретить толпу обычных гостей, но, к огромному моему удовольствию, состоялся семейный завтрак. На ней было хлопковое розовое платье, и Али-хан[186] очень долго объяснял мне, как изобрел кресло для отдыха. Мы провели много времени, разыскивая в кустах пасхальные яйца для дочери Орсона Уэллса, в четыре года поразительно похожей на отца.

А затем я вернулась в свою мастерскую в Париже. Она состояла из трех маленьких комнаток с довольно низкими потолками и небольшими окнами – абсурдное место для работы. Помещения на Вандомской площади были просторными, но только эти комнатки удалось преобразовать в мастерскую, потому что на этом же этаже хранились ткани в тяжелых рулонах, которые трудно было спускать и поднимать. Поэтому почти всю свою работу я проделывала в полутемном помещении или при свете ламп. Зато эти комнатки располагались непосредственно над бутиком и представляли собой замечательный пост для наблюдения. Каждую свободную минуту я подходила к окну, откуда видела и слышала все, что творилось на Вандомской площади. Я была в курсе всех сплетен, следила за тем, как перед бутиком делали бесчисленные фотографии. Иногда целая семья выстраивалась у витрины, а то и бродяга без копейки в кармане толкал дверь и в восторге считал себя миллионером под знаком Скиапарелли. А я чувствовала себя суперконсьержкой, консьержкой с Вандомской площади, потому что ничто, происходившее в этом почтенном месте, не ускользало от моего взгляда! Сидя посреди твидов, искусственных цветов и шелков, вышивок и поддельных драгоценностей, я созерцала сцену, где странные актеры бессознательно играли свою роль в «Новостях».

Сотрудники Дома моды Скиапарелли на празднике Св. Катерины, покровительницы портных. В центре – ассистент Эльзы Скиапарелли, будущий великий кутюрье Юбер де Живанши, Париж, 1949. (Из личной коллекции Александра Васильева)

Я видела Барбару Хаттон[187], которой не разрешили войти в «Ритц», потому что на ней были теннисные шорты; Эву Перон[188], приехавшую прямо с самолета в огромной шляпе как ореол. Для ее приветствия привезли в грузовиках детей из аргентинской колонии в Париже, которые размахивали флагами и пели патриотические гимны, а для нее принесли фантастическое количество белых цветов. Несмотря на свою политическую карьеру, Эвита обожала драгоценные украшения и туалеты, но не пошла выбирать сама, а приказала принести.

Я была приглашена к ней, но не пошла. Некоторым кутюрье и ювелирам предписали быть в определенный день и час. Примерщицы, манекенщицы одевались, а специально назначенная продавщица нетерпеливо стояла в уголке с блокнотом и карандашом. В воздухе клубилась возможность огромных, миллионных заказов – ведь все латиноамериканцы сказочно богаты!

Беттина Грациани в костюме от Скиапарелли, Париж, 1950. Фото Ирвинга Пенна

Сидя в кресле, сеньора Перон приготовилась смотреть и, может быть, покупать, но в этот момент священник в черной сутане, который всегда ее сопровождал, что-то прошептал ей на ухо. Никто не понял, что он ей сказал, но Эва немедленно встала, попрощалась с присутствующими и покинула комнату. Интересно, был ли с ней священник, когда некоторое время спустя она появилась в Риме на террасе Квиринала и приветствовала восторженную толпу. Какой-то неизвестный поклонник выкрикнул из толпы: