Княжна-цыганка - Анастасия Туманова

– Ромистр, как вам не стыдно? Я бы на вашем месте отвернулся, – без тени улыбки заметил Инзовский, вынимая портсигар.

– Оставьте, господин полковник, им наплевать, – так же серьезно отозвался Сокольский, не отводя глаз от любовной сцены на клумбе. – Ей-богу, мне бы на место этого махновца с откушенным хвостом…

– Ну, знаете, Сережа… – усмехнулся полковник. – Уж если девочки мадам Штойнберг не умиротворили вас вчера, то я, право, и не представляю, чем вас еще утешить. Все-таки лучшее заведение в городе…

– В Одессе было лучше, помните? – Сокольский щелчком отправил окурок в клумбу, целясь в бесхвостого кота. Тот даже ухом не повел, и ротмистр, с сожалением вздохнув, развернулся на перилах, чтобы спрыгнуть. Только сейчас он заметил вошедших вместе с полковником офицеров и, встав, коротко поприветствовал их: – Добрый вечер, господа.

Те нестройно поздоровались и тоже полезли за папиросами. Встретившись взглядом с Бардиным, Сокольский сдержанно поклонился, тот ответил таким же сухим кивком. После их стычки ночью в доме Надин Белой все ждали поединка, и действительно, к концу следующего дня ротмистр в сопровождении потенциального секунданта Вересова прибыл в номера на Приморском, где квартировал Владимир. Однако кровопролития не случилось: вместо этого Бардин и Сокольский проговорили за закрытой дверью около получаса, после чего вышли вдвоем и объявили встревоженному поручику, что дуэль отменяется, поскольку господин ротмистр принес свои извинения, чем полностью удовлетворил господина штабс-капитана. Обрадованный Вересов предложил отпраздновать примирение в ресторане на набережной, но его идею не поддержали.

– Кажется, начинаются танцы, – заметил виновник торжества, поглядывая в сторону бальной залы. – Господин полковник, а вы вот обещали сюрприз. И где же он?

– Будет, Мишель, непременно, – пообещал Инзовский, пряча улыбку. – Я уверен, что он уже здесь, в доме. Потерпите немного.

– А Надин Белая появится, Иван Георгиевич? – жадно спросил один из молодых офицеров. – Мне говорили, что вы лично упросили ее прибыть…

– Упросил, – подтвердил Инзовский. – Скоро она прибудет вместе со своим оркестром. Как же вы, однако, нетерпеливы, молодые люди! Здесь и так целый букет барышень, можно ухаживать на выбор, а вам подавай во что бы то ни стало мою Надин!

– Отчего же вашу, полковник?! – раздалось сразу несколько возмущенных голосов. – Нечестно, право! Надин – достояние всего Кубанского стрелкового полка!

Инзовский усмехнулся, покосился в сторону Сокольского. Тот, казалось, не слышал поднявшегося спора и по-прежнему стоял у перил балкона, держа в пальцах новую, еще не зажженную папиросу. Его темное, осунувшееся лицо было неподвижным, остановившиеся глаза смотрели на пустую клумбу, где уже не было ни черной кошки, ни ее бесхвостого кавалера.

Надин Белая со своими гитаристами приехала в сумерках, когда грандиозный закат погас и над морем поднялась розовая луна. Тут же по всему дому разнеслась новость о прибытии известной певицы, мужчины спешно покидали бильярдную и буфет, из сада прибежало несколько парочек, и целая толпа офицеров и дам заполнила бальную залу, в которой уже зажглись свечи. Стульев, разумеется, на всех не хватило, удалось посадить только женщин и высший офицерский состав, а прочие стояли вдоль стен, сидели на подоконниках, на подлокотниках кресел и диванов и даже на полу. Появившихся гитаристов приветствовали дружными аплодисментами. Когда же Надин, стройная и тоненькая, в неизменном белом платье, с магнолией у пояса, с высокой прической «валиком», в которой, бросая россыпи искр на иссиня-черные гладкие волосы певицы, красовался бриллиантовый гребень, вышла к гостям, аплодисменты стали овацией.

– Благодарю вас, господа… Спасибо, спасибо. – Певица сдержанно улыбнулась, поклонилась, протянула руку для поцелуя нескольким подошедшим офицерам, а к потерявшему дар речи от счастья Мише Вересову подошла сама.

– Господин поручик, позвольте поздравить вас с днем ангела! Для меня большая честь петь для вас в этот день! У меня к вам есть просьба. Видите ли, здесь у нас две прекрасные гитары, но моя пианистка, вообразите, отбыла в Констанцу третьего дня! Некому играть! Не окажете ли честь?..

– Б-благодарю вас, Надин… – совсем растерялся Вересов, позабыв выпустить из рук пальцы певицы. – Но… право, не знаю, смогу ли… Я, чего доброго, испорчу все…

– О нет, ни в коем случае вам это не удастся! Очень простой аккомпанемент, тональность я назову!

Вересов покорно отправился к роялю, сел, но тотчас вскочил:

– Нет, что же это такое! Ведь я буду сидеть спиною к вам! И все пропущу! Ни за что! Имею право требовать, это все-таки мои именины…

– Господа!!! – воззвала Надин, и полдесятка попрыгавших с подоконников офицеров под руководством Инзовского развернули огромный беккеровский инструмент так стремительно, словно он был сделан из картона.

Сразу успокоившийся Вересов чинно уселся за рояль. Надин вполголоса объяснила аккомпанемент. Затем отошла к своим музыкантам и, повернувшись, кивнула в сторону полуприкрытой двери. И сейчас же оттуда быстрым легким шагом вышла загорелая до черноты юная цыганка с распущенными по плечам волосами, в красной юбке и белой кофте с широкими рукавами. Красные, в тон юбке, коралловые бусы свисали с шеи девушки чуть не до пояса, сквозь пушистые пряди волос блестели длинные серьги. Ее черные, живые, как у зверька, глаза метнулись по лицам гостей, и губы чуть дрогнули в улыбке, когда по рядам офицеров пронесся восхищенный ропот и к ногам цыганки полетел цветок чайной розы. Ловко нагнувшись, она подняла цветок, воткнула в волосы над ухом, благодарно блеснула зубами. Подошедшая Надин обняла подругу за талию, обе цыганки одновременно кивнули музыкантам, и в притихший зал поплыли медленные, завораживающие переборы струн. И два голоса, серебристое сопрано и грудное, неожиданно сильное контральто, переплелись в звуках пушкинского романса.

Мой голос, для тебя и ласковый и томный,Тревожит позднее молчанье ночи темной.Близ ложа моего печальная свечаГорит; мои стихи, сливаясь и журча,Текут, ручьи любви, текут, полны тобою…

Наступила мертвая тишина, в которой отчетливо прозвучало озадаченное «черт…» полковника Инзовского. Он решительно протолкался вперед и встал прямо перед певицами, не сводя недоверчивого взгляда с таборной цыганки. Мери (это была, конечно, она) улыбнулась полковнику, поправила кораллы на шее и взяла дыхание для второго куплета.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,Мне улыбаются, и звуки слышу я…

– Мой друг, мой нежный друг… – звенел, рвался в окна, к тающему сиреневому небу, высокий и чистый голос Дины.