Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

«Эх, черт! Как бы мне не попасть в свою же ловушку! — сказал про себя Перад. — Он сильнее, чем я думал. Он меня разыгрывает: поет, что, мол, отпустит подобру-поздорову, а сам вытягивает из меня признания».

— Ну что же! — сказал Карлос начальственным тоном.

— Сударь, вы правы, я поступил опрометчиво, разыскивая по поручению господина Нусингена женщину, в которую он без памяти влюблен. Вот в чем причина постигшей меня немилости; видимо, я затронул, сам тогоне ведая, интересы чрезвычайной важности. — (Полицейский надзиратель хранил бесстрастие.) — Но я за пятьдесят лет практики достаточно изучил полицию, — продолжал Перад, — и должен был, получив нагоняй от господина префекта, воздержаться от дальнейших шагов. Он, конечно, прав…

— Могли бы вы поступиться вашей прихотью, ежели бы господин префект этого потребовал? Я уверен, что это было бы лучшим доказательством искренности ваших слов.

«Каков каналья! Каков каналья! — говорил про себя Перад. — Эх, черт возьми! Нынешние агенты стоят агентов господина Ленуара».

— Поступиться? — сказал Перад. — Пусть только господин префект прикажет… Но если вам угодно подняться, вот и гостиница.

— Откуда же вы берете средства? — внезапно спросил Карлос, проницательно глядя на него.

— Сударь, у меня есть друг… — начал было Перад.

— Вам угодно рассказать об этом судебному следователю? — сказал Карлос.

Этот смелый шаг был следствием одного из тех необычных по своей простоте расчетов Карлоса, которые могут возникнуть только в голове человека его закала. Рано утром он послал Люсьена к графине де Серизи. Люсьен, от имени графа, попросил его личного секретаря затребовать у префекта полиции сведения об агенте, обслуживающем барона Нусингена. Секретарь воротился с копией выписки из дела Перада:

«В полиции с 1778 года, прибыл из Авиньона в Париж за два года до того.

Не обладает ни состоянием, ни высокой нравственностью, посвящен в государственные тайны.

Проживает на улице Муано под именем Канкоэль, по названию небольшого имения, на доходы с которого живет его семья, в департаменте Воклюз, семья, впрочем, почтенная.

Не так давно его разыскивал внучатый племянник, по имени Теодоз дела Перад (см. донесение агента, документ № 37)».

— Он и есть тот англичанин, при котором состоит в мулатах Контансон! — вскричал Карлос, когда Люсьен принес, помимо справки, сведения, данные ему на словах.

Посвятив этому делу три часа, Карлос с энергией, достойной главнокомандующего, нашел через Паккара безобидного сообщника, способного сыграть роль жандарма в штатском, а сам преобразился в полицейского надзирателя. Трижды им овладевало искушение убить Перада тут же, в фиакре; но он раз и навсегда запретил себе убивать собственноручно и принял твердое решение отделаться от Перада, натравив на него, как на богача, какого-нибудь бывшего каторжника.

Перад и его суровый спутник услышали голос Контансона, который беседовал с горничной госпожи дю Валь-Нобль. Перад сделал знак Карлосу задержаться в первой комнате, как бы говоря: «Вот вам и случай судить о моей искренности».

— Мадам на все согласна, — говорила Адель. — Мадам сейчас у своей подруги госпожи де Шампи, у которой на улице Тетбу есть еще одна квартира с полной обстановкой и оплаченная за год вперед; она ее, конечно, нам уступит. Мадам будет удобнее принимать там господина Джонсона; ведь обстановка еще достаточно хороша, и мсье может ее купить для мадам, условившись о цене с госпожою де Шампи.

— Ладно, малютка! Если это и не малина, то ее цветочки, — сказал мулат опешившей девушке, — но мы поладим…

— Вот тебе и чернокожий! — вскричала мадемуазель Адель. — Если ваш набоб и вправду набоб, он отлично может подарить обстановку мадам. Контракт кончается в апреле тысяча восемьсот тридцатого года, и ваш набоб может его возобновить, если ему там понравится.

— Я очин доволн! — ответил Перад, войдя в комнату и потрепав горничную по плечу.

И он сделал знак Карлосу, который кивнул ему утвердительно, понимая, что набоб не должен выходить из своей роли. Но сцена вдруг переменилась с появлением личности, перед которой в эту минуту были бессильны и Карлос, и префект полиции. В комнату неожиданно вошел Корантен. Проходя мимо дома, он увидел, что дверь отперта, и решил посмотреть, как его старина Перад играет роль набоба.

— Префект по-прежнему сидит у меня в печенках! — сказал Перад на ухо Корантену. — Он признал меня в набобе.

— Мы свалим префекта, — отвечал своему другу Корантен также на ухо.

Потом, холодно поклонившись чиновнику, он стал исподтишка изучать его.

— Оставайтесь тут до моего возвращения, я съезжу в префектуру, — сказал Карлос. — Если же я не ворочусь, можете удовлетворить вашу прихоть.

Шепнув последние слова Пераду на ухо, чтобы важная особа не упала в глазах горничной, Карлос вышел, отнюдь не стремясь привлечь к себе внимание новоприбывшего, в котором он признал одного из тех голубоглазых блондинов, что способны нагнать на вас леденящий ужас.

— Это полицейский чиновник, посланный ко мне префектом, — сказал Перад Корантену.

— Вот этот? — отвечал Корантен. — Ты позволил себя провести. У него три колоды карт в башмаках, это видно по положению ноги в обуви; кроме того, полицейскому чиновнику нет нужды переодеваться!

Корантен во весь дух сбежал вниз, чтобы проверить свои подозрения: Карлос садился в фиакр.

— Эй! Господин аббат!.. — вскричал Корантен.

Карлос оглянулся, увидел Корантена и сел в фиакр.

Однако Корантен успел сказать через дверцу экипажа: «Вот все, что я желал знать».

— Набережная Малакэ! — крикнул он кучеру с сатанинской издевкой в тоне и взгляде.

«Ну, — сказал про себя Жак Коллен, — я пропал, нужно их опередить и, главное, узнать, чего им от нас надобно».

Корантену довелось раз пять-шесть видеть аббата Карлоса Эррера, а взгляд этого человека нельзя было забыть. Корантен с самого начала признал и эту ширину плеч, и одутловатость лица, он догадался и о внутренних подкладных каблуках, придававших ему три дюйма росту.

— Эх, старина, разоблачили тебя! — сказал Корантен, когда убедился, что в спальной нет никого, кроме Перада и Контансона.

— Кто? — воскликнул Перад, и его голос приобрел металлическое звучание. — Я живьем насажу его на вертел и буду поджаривать на медленном огне до конца своих дней!

— Аббат Карлос Эррера — это, видимо, испанский Корантен. Все объясняется! Испанец — развратник высшей