Дуэт - Лидия Шевякова

— Зайдите хоть в притвор, на улице-то холодно, — и приоткрыл тяжелую дверь храма. Продрогший Герман с благодарностью юркнул внутрь. Основная часть собора была отделена от свечного ящика и книжной лавки стеклянной перегородкой. В самом храме по обе стороны стояло по три ряда небольших деревянных стульчиков для немощных. Герман тяжело опустился на крайнее сиденье и замер. Тишина, чистота и величественность храма тяготили его, наваливались на плечи свинцовым грузом. Он тяжело вздохнул и уронил голову на плечи, но смута на душе только усилилась. Ему стало душно, вязко, тошно, невыносимо на сердце. Герман вскочил и выбежал обратно на улицу. Растревоженное сердце трепыхалось и саднило в груди, словно по нему резко чиркнули наждачкой. Через час, когда холод пробрал его уже до костей, из старенького «форда», припарковавшегося на служебной стоянке, показались родители Флора. За это время они так сдали, что Герман с трудом их признал. Он радостно шагнул им навстречу.

— Вы меня не узнаете? Я Герман, приятель Флора! Он сейчас во Фриско?

Анастасия Павловна горестно прикрыла ладонью дрогнувшие губы. Евгений Георгиевич строго посмотрел на Германа и тихо, четко промолвил:

— Молодой человек, Флор погиб. Два года назад он разбился на машине. — Повернулся и пошел прочь. Потом остановился. Оглянулся. Еще раз внимательно посмотрел на дрожащего на ветру, худого, изможденного парня. — Пойдемте! — И вместо церкви повел его направо, в служебную часть собора, пить чай с пирожками.

Герман отхлебывал из большой кружки горячий крепкий чай и говорил, говорил, сбиваясь и начиная вновь. Про Москву, родителей, Анну, про консерваторию и январский снег, про крушение «Нахимова» и гибель друзей. Два старика сидели и молча слушали этого чужого, но такого же блудного сына, и по их дряблым старческим щекам текли холодные старческие слезы.

— Давайте подойдем к мощам и помолимся, чтобы святитель Иоанн помог нам. Вы крещеный? — тихо предложил после всех Гериных откровений Евгений Георгиевич.

— Не знаю, — рассеянно обронил Герман.

— Все равно идемте.

Они прошли боковой галереей в пустой — служба уже закончилась — прекрасный собор. Справа Герман увидел украшенный парчой внушительный дубовый гроб со стеклянной крышкой. Над ним было что-то вроде балдахина с шестью ниспадающими на цепочках расписными лампадками. Супруги по очереди пали перед гробом на колени и благоговейно приложились к стеклу губами и лбом. Ноги Геры отяжелели. Казалось невозможным и смешным тоже встать на колени, но в благодарность за то, что эти незнакомые люди его выслушали, он тяжело опустился, неловко поскользнувшись, почти пал ниц, быстро вскочил, механически наклонился над стеклянной крышкой гроба и увидел прямо перед собой скрещенные худые коричневые руки. Под смуглой кожей едва заметно проступали жилки, словно по ним продолжала бежать кровь, на нижних фалангах пальцев можно было отчетливо разглядеть маленькие выгоревшие волоски, ровные коричневые ногти отливали коричневым перламутром. Но ведь это мертвец! Он умер уже 30 лет назад! Какие там волоски! Герман отшатнулся и увидел целиком загадочное существо в праздничном церковном облачении, лежащее в открытом гробу, как спящая царевна. Лик его был покрыт легким полупрозрачным шелком. Волосы на голове у Германа сами собой встали дыбом, внутри что-то екнуло, переключилось, как тумблер, и он вдруг явственно увидел разряженный миллионом маленьких крупинок свет, исходящий от мощей святого угодника. Секунда и все погасло. Что-то живо и больно шевельнулось у него внутри смутным и щемящим воспоминанием. Словно он когда-то давным-давно потерял родного, любимого человека и вдруг случайно нашел в бумагах его фотографию. На ватных ногах он отошел от мощей и тихо прошептал: «Кем бы ты ни был, отец Иоанн, если хочешь, помоги мне выбраться из этой передряги».

— Вам нельзя оставаться в городе, да и в стране тоже. Ваш побег это кровная обида для любого мафиозного клана. Мексиканцы мстительны, и они здесь повсюду, от мусорщиков до торговцев наркотиками. Вы обманули их гостеприимство. Они вас найдут и вернут или прикончат. Вы их собственность. Сегодня мы заберем вас с собой, дочка переехала от нас в Окленд, поэтому места много, хватит всем. А завтра мы на собрании посоветуемся с общиной, чем можем вам помочь.

Неделю он жил в их домишке, совершенно смирившись со случившимся и радуясь скорому решению своей судьбы. Радуясь, что теперь от него ничего не зависит и что не надо принимать мучительных решений, что делать дальше. В конце концов, на то есть отец Иоанн и святой угодник, чтобы все устроить. И святитель Иоанн не подкачал.

— Мы собрали вам денег на билет, — сказал ему вечером Евгений Георгиевич, — но у вас нет документов. Кстати, хозяин «Звезд Москвы» сохранил все ваши вещи. Там есть и паспорт, но уже давно просроченный. Придется сдаваться эмиграционной полиции. Это значит, что вы никогда уже не сможете получить американскую визу. Но поверьте, на Родине вам будет лучше.

В последний раз он ехал по любимому Фриско. Высокие стройные сосны парка Пресидио приветливо кивали ему кронами, мелькнули стайки яхт в гавани у Голден-Гейт, последний раз от езды по горбатым улочкам «русских холмов» у него перехватило дух.

«Гуд бай, Америка! О! Где я не буду никогда! Прощай навсегда! Возьми банджо, сыграй мне на прощание!» Шел 1994 год.

Письмо от Анны он распечатал уже в самолете. Оно пришло год назад и благополучно перекочевало из почтового ящика, который освободили за неуплату, к хозяину «Звезд Москвы». Отходчивый Джим, вернее Ефим Корб, сохранил его вместе с немногочисленными пожитками Германа в дорогой холщовой сумке из Сакса.

Куда уходят чувства?

Как осенний туман, сгущаются по утрам в низинах души, чтобы бесследно исчезнуть утром, а может быть, только затаиться. И как объяснить, почему то, что так больно сжимало сердце вчера, сегодня растворилось, как бесследно тает порыв морозного воздуха из распахнутой двери в теплом штиле комнаты. И если ты счастлив, почему так грустно? Если тебе грустно, почему одновременно и сладко? Чем пристальнее всматриваешься в себя, тем туманней все — становится, уже даже и не чувство, а только промельк какой-то неясной тени. И все-таки куда уходят чувства? Ты живешь с ними и считаешь их частью себя. И вот однажды ты досыпаешься и ощущаешь подозрительную пустоту. Кто стер из твоего сердца боль или нежность, пока ты спал? Может быть, ты потерял их в своих снах, и они найдутся в следующий раз, если удастся вернуться в те же грезы? Может, их выжег холодный блеск зимних звезд в твоем незашторенном окне? Или тяжелые шестикрылые снежинки увлекли твою любовь и ненависть вниз, в млечный сумрак сугробов? Я больше не люблю тебя. Даже мои губы смеются, когда выговаривают эти слова.