Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эфрон потом об этом рассказывала со своей фирменной небрежностью. Но ей в самой ранней молодости довелось испытать, каково это – когда тебя используют как сырье для чужой работы: ее жизнь разобрали на пьесы и сценарии. Джоан Дидион это сформулировала знаменитой фразой: «Писатели всегда кого-то продают», и Эфрон это узнала намного раньше многих. О своем отношении к этому она не говорила никогда, но оно сквозит во всем, что она делала.
Впрочем, оглядываться назад явно не самое любимое ее занятие. Уезжая в шестьдесят втором из Уэллсли в Нью-Йорк, она говорила, что ощущает это как возврат домой. Основная часть ее детства прошла в Беверли-Хиллз, но она уверяла, что ей там никогда не нравилось. Она мало писала о старших классах, и на фотографиях того периода она выглядит неловко и далеко не модно. У нее, похоже, не было особых профессиональных амбиций; в отличие от Зонтаг, она в отрочестве не вздыхала по воображаемой Европе. Приехав в Нью-Йорк, она просто пошла в агентство по трудоустройству и сказала, что хочет стать журналистом. В Newsweek было несколько вакансий, но агент ей сказал: «женщины там не пишут».
Мне никогда не пришло бы в голову возразить или сказать: «А вот я буду, сами увидите». В те времена принималось как данность: женщине, чтобы делать некоторые вещи, необходимо стать исключением из правил.
Эфрон поселилась с подругой на Салливан-стрит, в тогдашней южной части Гринвич-Виллидж, и переехала туда в разгар праздника святого Антония [41]. В Newsweek она работала не репортером, а просто искала и проверяла материалы. Для будущей писательской деятельности эта работа была провальной: графу для подписи автора Эфрон видала лишь на столе главного редактора, который ей и давал поручения. Как и многим героиням этой книги, возможность для прорыва ей предоставил не какой-нибудь солидный журнал, а редактор мелкого издания: в данном случае – юмористического журнала Monocle. Этим редактором был Виктор Наваски, впоследствии редактор Nation. Эфрон познакомилась с ним на одной из многочисленных вечеринок его журнала, и Наваски показалось, что она с юмором. Поэтому, когда в конце шестьдесят второго года случилась забастовка газетчиков, он попросил ее написать пародию на знаменитую колонку светской хроники Lyons’ Den [42], которую вел Леонард Лайонс. Пародию заметили редакторы New York Post и тут же предложили Эфрон должность репортера.
Самое большое впечатление пародия произвела на издательницу Post Дороти Шифф, которая и предложила не упускать талант. Шифф являла собой тот же тип финансово независимой женщины, что и Кэтрин Грэм – руководительница Washington Post в более поздние времена. Позже Эфрон дала Шифф уничтожающую оценку, такую злобную, что даже начала с чего-то вроде извинения: «Мне очень тяжело делать то, что я сейчас сделаю». Но без Шифф не было бы той Норы Эфрон, которую узнала Америка. В те годы для нее было важно быть в первую очередь репортером, и уже во вторую – писательницей. Говоря о тех, кто вдохновил ее стать журналисткой, она называла разных людей. Иногда это была Хильди Джонсон из комедии тридцатых годов «Его девушка Пятница». Эфрон любила шутки, любила комедию, и считала чувство юмора необходимым для выживания. Это качество помогло Эфрон очень рано понять, что в общественной жизни она хочет быть не участником, а наблюдателем:
Те, кого тянет в журналистику, – это, как правило, люди, которые из-за своего цинизма, эмоциональной отстраненности, скованности или еще чего-нибудь могут быть лишь свидетелями событий. Что-то не дает им заинтересоваться, втянуться, заставляет остаться в стороне. Что отделяет меня от темы, на которую я пишу, – это, подозреваю, чувство абсурда, из-за которого я мало что могу воспринимать с жуткой серьезностью.
По всей видимости, в New York Post абсурда было достаточно. Эфрон всегда отдавала должное редакции, говоря, что именно в ней ее научили строить репортаж и писать быстро, но само помещение ей не нравилось. Всюду лежала грязь, у репортеров не было постоянных мест, за них приходилось каждый день бороться. Но у Эфрон была внутренняя стойкость, унаследованная от матери, или даже ею выпестованная. Трудности, казалось, только подстегивали ее. Она писала обо всем: о криминальных новостях, местных политиках и даже один очерк о новой, прогремевшей молодой писательнице, по имени Сьюзен Зонтаг. (Статья так себе, проходная: о жизни под прожектором внимания, об отчиме Зонтаг – как он ей сказал, что, если будет столько читать, никогда замуж не выйдет.)
Но не все всегда на работе было хорошо. Шифф не особенно серьезно относилась к репутации своей газеты, как и к своей собственной, и то и дело выкидывала коленца, держа сотрудников в напряжении. Она была скаредной и щедрость к работникам проявлять не любила. Шифф была единственной в то время женщиной-издателем в Нью-Йорке, но феминисткой она не была. Бетти Фридан [43] она просто не выносила: дочь Шифф, прочитав «Загадку женственности», ушла от мужа и занялась политикой. Однажды Дороти Шифф попыталась поручить Эфрон расследование: правда ли, что ее сосед, режиссер Отто Премингер, оборудовал у себя в квартире сауну? В доказательство Шифф сообщила, что у соседа круглые сутки шумит вода. Эфрон терпеливо написала ей записку, объясняющую, что в саунах водопроводная вода не используется. Шифф дала это задание другому журналисту-расследователю. Он тоже ничего не нашел.
Стоит упомянуть, что так много случаев абсурдных заданий, раздаваемых Дороти Шифф, мы знаем лишь потому, что сама Нора Эфрон их записала, иначе они пропали бы для истории. Через много лет после ухода из Post Эфрон в колонке, которую вела в одном журнале, перечислила не только все минусы Шифф, но и недостатки ее газеты. Она написала, что, хотя и наладила отношения с Шифф после своего выступления на радио с рассказом о Премингере, но готовит новую атаку. Главная причина: Post – «плохая газета», а руководящая ею Шифф – Мария-Антуанетта, провозглашающая: «Пусть читают макулатуру!» [44]
Но сама отстраненность, свойственная Эфрон, делающая ее хорошим репортером, вызывала у нее желание нападать на своих работодателей. С годами ее готовность злить знакомых, разносить их в духе Кейл или Уэст или любой своей предшественницы станет профессиональным активом. Именно ярость ее высказываний, скажем, о Джулии Никсон-Эйзенхауэр («По-моему, она паучиха»), пробила ей дорогу на телевидение и создала репутацию критика общественных язв. Это случилось задолго до того,
