Пастухи фараона - Эйтан Финкельштейн

— Я просила о встрече.

— Прежде чем назначить встречу, в инстанции должны убедиться, что разговор будет по существу. Пустые разговоры там не ведутся.

— Я понимаю, я хотела обсудить…

— Вот сейчас и обсудим.

Прямо с аэродрома Голда помчалась в Мисрад.

— Он работал всю ночь, только что пошел спать, — Ицхак Навон, личный секретарь Старика, преградил ей дорогу.

— А ну отойди, — Голда посмотрела на Навона так, что тот сразу отошел в сторону. Голда вошла в жилую половину, без стука толкнула дверь спальни.

Бен-Гурион неподвижно лежал на кровати, глаза его были открыты.

— Был разговор.

— С Самим?

— Нет.

— Считай — не было.

— С самим можно говорить только по делу.

— Какие могут быть дела? Там вакханалия, за сионизм сажают…

— Именно поэтому. Сталину все равно, куда высылать евреев, на Дальний Восток или на Ближний. Стоит ему пальцем пошевелить, и мы получим миллион. Офицеров, инженеров, всех, кого захотим. И, само собой, — оружие.

— Чего хотят?

— Гарантий, что мы будем вести антиимпериалистическую линию.

— Конкретно? — в глазах Старика блеснуло любопытство.

— Мы должны согласовывать с ними назначения в МИДе и в армии.

Бен-Гурион махнул рукой. Голда повысила голос.

— Ну и что случится, если Шарет будет время от времени звонить Кагановичу? Мы ведь получим миллион человек! И оружие.

— Не мы получим, Мапам получит. Они проиграли на выборах, и теперь Сне[102] спит и видит, как Сталин вручает ему власть. Если Сталин пришлет людей, это будут люди Мапам.

Голда закурила.

— Не забывай, мы вместе с Мапам боролись за страну, — Голда и не подумала обращать внимание на замечание Старика, — и сейчас они с нами в коалиции. В обмен на миллион евреев я не стану возражать, если Сне сменит Шарета.

Бен-Гурион не ответил, свободной рукой взял с тумбочки газету, протянул ее Голде. Голда взглянула на первую страницу, увидела большой портрет Яна Масарика, прочла жирный заголовок: «Министр иностранных дел Чехословакии выбросился из окна».

— Сне не выбросится, он прошел огонь и воду.

— Выбросят, — вяло перебил Старик, — они устроят у нас вторую Чехословакию. Нам надо смотреть на Вашингтон.

Голда потушила папиросу, завернула окурок в салфетку, закурила новую.

— Послушай, Давид, Америка — моя страна, и я знаю, что Трумен нами восхищается. Но он связан по рукам и ногам. Британия для него важнее, чем мы. Положим, американские евреи соберут деньги. Но Джордж Маршалл протащит через Конгресс закон, запрещающий давать нам деньги, так же, как он протащил закон об эмбарго на поставки нам оружия.

Голда перевела дыхание.

— Конечно, я не знаю, что у Сне на уме, — в конце концов, он был у русских в плену, и они его отпустили к нам, когда никого не отпускали, — но я его понимаю, когда он говорит, что видит нашу перспективу только с русскими. Во-первых, русские наступают по всему миру, во-вторых, если Сталин захочет, у нас будет все. Ты представляешь: миллион из России, тысяч триста из Европы, и нас уже два миллиона! И пусть наше государство станет коммунистическим, но мы выстоим, у наших детей появится будущее.

— Не появится. Ты не знаешь, кто такие русские евреи. Там каждый второй врач или инженер, каждый третий — доктор наук. Они привезут нам русский язык и советские привычки, они закроют синагоги и откроют консерватории. У нас будет одна партия и много тюрем. Мы пахали землю, рыли колодцы, строили дороги. Мы создали эту страну, а они приедут на все готовое и будут смотреть на нас, как на диких аборигенов. Они не пустят наших детей даже на порог университета!

— Давид, ты забываешь, против нас восемьдесят миллионов.

— У нас будет два миллиона и без Сталина. Евреи есть в Египте, в Ираке, в Марокко.

— С чего ты решил, что они захотят приехать? И вообще, шварце юден! Они же темные, набожные. Эти базарные торговцы не пойдут в кибуцы, они подорвут социалистические основы…

— Во-первых, захотят. Мы им поможем захотеть. Не пойдут в кибуцы? Хорошо, пусть подметают улицы. Во всяком случае, они не потребуют профессорских окладов и благоустроенных квартир.

Голда достала папиросу, но у нее не было сил закурить.

— Что мне ответить Жемчужиной?

— Не отвечай ничего, собирай вещи и возвращайся. Будешь министром труда.

— Министром? — Голда подняла голову. — Пейсатые никогда не допустят, чтобы женщина стала министром.

— Пейсатые-непейсатые! Теперь у нас все политики. А политика — это торговля. У меня есть, что им предложить, — Бен-Гурион закрыл глаза, рука его повисла, словно безжизненная.

Голда вышла, не прощаясь. Что верно, то верно, — утешала она себя, Эренбург мне министерский пост не предложит!

12. Обаяние зла

Граммофон в который уже раз играл «Магнолия в цвету», хозяйка снова и снова принималась протирать бокалы, гости, расхаживая вокруг стола, глотали слюну. Именинника не было.

— Все, садимся, — распорядился хозяин, — явится, никуда не денется.

Не успели, однако, гости занять места, как хлопнула входная дверь.

— Сейчас я ему задам! — хозяйка, рыхлая крашеная блондинка, грозно помахивая кухонным полотенцем, направилась в коридор.

— Постой, Зоя, я сама, — Дора Михайловна тяжело поднялась и пошла встречать внука.

— Ну, именинник, ты чего это опаздываешь? А грязный-то какой! Иди, умойся и быстро к столу.

Через пять минут Боря уже сидел в окружении гостей и, смущаясь, выслушивал поздравления. «Чтоб ты был мне здоров!» — «Учись, мальчик, на одни пятерки». — «Одну четверку разрешаю!» — «Главное — слушай родителей!» «А вот это тебе», — дядя Коля вытащил из кармана черный жестяной пистолет и рулончик пахнущих серой пистонов. Боря протянул руку, но тут же схлопотал от отца подзатыльник.

— Что надо сказать?

— Спасибо!

— Оставь, Вульфик, сегодня его день.

Раздача подарков быстро закончилась, гости с упоением приступили к делу. Лишь Дора Михайловна не столько ела, сколько подкладывала внуку.

Виновник торжества с жадностью набросился на праздничное угощение, быстро насытился, уже и ремень распустил, но Дора Михайловна продолжала усердствовать.

— Кушай, мальчик, кушай.

Борю так и подмывало огрызнуться — сама кушай! — но, сообразил он, сейчас лучше не обращать на себя внимания. Отец не отойдет, пока не выпьет и не расскажет гостям все свои истории, а мать, если и перестанет сердиться, то уж не раньше, чем к концу вечера.

Боря давился, но ел.

Расчет оказался правильным. Отец, разгоряченный вином и вечным спором с дядей Колей — кто первым вошел в Берлин, — смотрел на сына так, будто тот ни в чем не виноват. Мать, подперев щеку рукой, вела с подругами женский разговор.

— Не могу я больше есть, баб, не могу.

— Оставь его, не хочет — пусть не ест, — бросил Вульфик.

— Поел? Больше не хочешь? — мать нехотя поднялась из-за стола. — Тогда попрощайся, умойся и быстро в постель. Завтра поговорим.

Боря бросил в пространство «до свидания» и, прихватив подарки, юркнул в спальню. Там, на большой родительской кровати, спала младшая сестра Катя. Ему же была постелена старая скрипучая раскладушка. Боря придвинул к ней круглый хромоногий стул, разложил на нем подарки и довольный тем, что трепки удалось избежать, начал медленно раздеваться.

Увы, как только голова коснулась подушки, настроение сразу испортилось.

С чего все началось? С географии. Посреди урока кто-то выпустил мышь. Косорылка — так звали перекошенную после инсульта учительницу — увидела мышь и закричала: «Кто это? Чья работа?» Все молчали. Косорылка свирепым взглядом обвела класс: «Барсуков — ты?» — «Чего я? Не я» — «Ты! По роже вижу, что ты. А ну, иди сюда». Барсук вышел к доске, она схватила его за шиворот и сунула головой под перекладину. Это было ее любимое наказание — головой под перекладину. Барсук простоял с торчащей наружу задницей до конца урока, а на перемене стал приставать. То подножку подставит, то толкнет, то подкрадется сзади и вдарит щелобан. С чего бы это, со страхом подумал Боря.

После уроков Слон скомандовал: «Айда за мной!» Ватага устремилась за вожаком, Боря пошел со всеми. Правда, мать утром предупредила: «Не задерживайся — будут гости!», но ослушаться Слона Боря не решился. В толпе он внимательно выглядывал Барсука, стараясь держаться от него подальше. Не получалось: Барсук то и дело наскакивал, пытался повалить в снег или засунуть снежок за шиворот. Боря бегал от него, отбивался портфелем, но Барсук не отставал до тех пор, пока вся компания, перебравшись через ограждение, не устроилась под старым деревянным мостом. Слон вытащил из кармана маленькую пачку сигарет, понюхал ее и поднял палец: «"Огонек", чай, не махорка».