Зачистка - Алексей Гравицкий

Седой удовлетворенно крякнул, выудил нож и вспорол веревки, освобождая руки Хворостину.

Генерал поморщился от боли. Кисти его побелели, а на запястьях остались глубокие синюшные следы от врезавшейся в кожу веревки.

Военный матюгнулся и принялся разминать запястья. Мун убрал нож и снова достал пистолет. Генерал поглядел на седого отстраненно.

— Последнее желание? — ухмыльнулся Мунлайт.

— Иди на хер, — пробурчал под нос генерал.

— Нравы, однако, в российской армии.

Он поднял руку с пистолетом. Хворостин замер, сжал губы и расправил плечи. Карбышевым себя возомнил, не иначе.

Мун дернул руку чуть выше и нажал на спуск. Грохнул выстрел. Генерал, как ни старался, все же вздрогнул.

«Нет, не Карбышев», — подумалось Муну.

Он поднял пистолет вверх и начал медленно методично нажимать спусковую скобу.

Раз. За погибших сегодня «свободовцев».

Два. За погибших ребят Резаного.

Три. За Косу. Дура баба, что теперь с Егором будет?

Четыре. За перестрелянных военных. Генерал-то дурак с инициативой, а солдатики присягу давали. Для них слово генерала — приказ. А приказы не обсуждают.

Пять…

Шесть…

Мун вспомнил тех, кто к этой маленькой, никем не замеченной войне не имел никакого отношения. Они ушли раньше. Но их тоже надо помнить. Такая работа у живых — помнить мертвых.

Мертвым ведь не нужны памятники, не нужно «хорошо или ничего». Им вообще ничего не нужно. Нужно живым. И чтоб оставаться людьми, нужно помнить мертвых. Не всех, но забывать достойных людей нельзя.

Мун закончил свой импровизированный салют. Опустил руку с «Макаровым».

— Не боись, товарищ генерал, я стрелять в тебя не стану. Ты все хотел Зону поиметь? Вот и посмотрим, кто из вас кого поимеет. — Он повертел пистолетом перед генеральским носом, как игрушкой перед носом ребенка. — Здесь один патрон. Это тебе мой подарок.

Седой выпростал руку, подавая пистолет Хворостину. Тот посмотрел недоверчиво, будто опасаясь, что ему это грезится. Руку навстречу протянул медленно, словно ожидая подвоха. Пальцы коснулись теплого, нагретого человеческой ладонью металла.

— Только прежде чем стрелять, подумай немного, — продолжил Мун, глядя, как военный вцепился в пистолет. — Вокруг нас некоторое количество аномалий. Возможно, я отсюда выйти смогу. У тебя это получится вряд ли. В аномалии ты будешь умирать больно, мучительно и некрасиво. А застрелиться просто и не больно. Говорят, даже сообразить ничего не успеешь.

Генерал поднял пистолет. Дуло его теперь смотрело на Мунлайта.

— Тоже вариант, — ухмыльнулся сталкер. — Только патрон один. Остальные во-о-он там, где рюкзак остался. Но ты туда не дойдешь, генерал. Верь мне, я знаю. У тебя на это один шанс из сотни. И если на этом свете есть хоть какое-то подобие бога, ты этого шанса не получишь.

Мун запустил руку в карман и выудил спичечный коробок. Раскрыл, но внутри было пусто.

— Кончились, — вздохнул седой. — У тебя спичек нет?

— Зиппо, — автоматически брякнул Хворостин.

— Зиппо, — повторил Мунлайт. — Все у тебя через жопу. Ладно, бывай, товарищ генерал. И ты подумай, подумай. Решать-то тебе, но патрон один.

Он молча развернулся и пошел прочь. Об оставленном за спиной генерале Мун сейчас не думал. Надо было сосредоточиться на аномалиях. Но сосредоточиться не получалось.

На душе стало легко и светло. Когда на том свете будут взвешивать его хорошие и плохие дела, чашка с дерьмом, наверное, перевесит, но за вторую чашу ему будет не стыдно. Потому что не совсем напрасно все это. И что-то достойное он в своей никчёмно прожигаемой жизни все-таки сделал.

Мунлайт чуть притормозил, взвешивая следующий шаг, и принялся тихонечко насвистывать. Еще одна «птичья карусель» осталась за спиной. Эх, надо было там, в центре поля, болтик кинуть, показать генералу аттракцион напоследок.

Не думать о генерале. Генерала больше нет и никогда не будет. И не оглядываться. Смотреть надо вперед, а не назад. Подчиняясь установке, он посмотрел вперед, туда, где остался рюкзак и автомат. С той стороны ему навстречу двигался прозрачный, как сигаретный дым, силуэт. Давненько же его не было.

Мунлайт ухмыльнулся. Ему отчего-то совсем не было страшно. Даже если этот двойник подойдет сейчас и, как во сне, спросит, зачем он живет… Нет, он не сможет ответить. Но страха не будет.

— Moonlight and vodka, — тихо затянул сталкер, — takes me away. Midnight in Moscow is lunchtime…

Грохнул выстрел.

Песня оборвалась.

10

Мун не вернулся. Снейк дошел до деревни Резаного вместе с остальными. Вместе с остальными хоронил погибших. Потом пытался подбодрить Егора, не проронившего ни единой слезинки, словно окаменевшего, замкнувшегося и молчаливого. Но тот отдалился, будто отгородился от всего мира. И Снейк почувствовал, что остался один.

Все, что ему теперь оставалось, — ждать. И он ждал. И надеялся, что вернется седой.

Но Мунлайт не появился ни на второй день, ни на третий, ни на четвертый.

«Он просто вышел, — пытался увещевать себя бородатый. — Вышел из Зоны, как они и собирались. И ждет его. Ждет там, за кордоном».

А утешения не действовали. Хотя седой сам говорил как-то, что человек жив, пока не доказано обратное. Жив. В это надо было поверить. А веры не было. Только апатия.

Резаный предложил остаться. Группа поредела, а Змей не новичок. И если у него нет каких-то планов, то почему бы не строить их дальше вместе. Он не ответил.

На пятый день собрал рюкзак, подхватил автомат и ушел, не прощаясь.

Куда теперь? Остановиться, подумать? Не поздно ли?

Всему свое время. Может быть, он упустил тот шанс, который предлагала ему судьба. А может, наоборот, именно сейчас им воспользуется. Кто знает?

Думать не хотелось. Странное дело, они победили, но победа не чувствовалась. Праздника на душе не было. Только тоска.

Уйти, остаться? Какая, в сущности, разница? Что тут, что там — везде одно и то же. Чего-то нет. Чего-то недостает, чтобы был какой-то смысл. А без осмысления внутри можно сколько влезет уходить в Зону, лезть на Эверест, бежать в тайгу. Это ведь, в сущности, ничего не изменит. Пока…

— Дядя Змей!

Бородатый замер. Голос ударил в спину, ожег, словно плетью. Снейк обернулся. Мимо заснеженных избёнок к нему, утопая по колено в сугробах, бежал Егор.

Он почувствовал, как внутри что-то больно сжимается, съёживается и тут же, задавленное, рвется наружу. В носу защипало.

Егор выбрался на притоптанную тропку, подбежал, кинулся на шею и стиснул не по-детски крепкими руками.

— Папка, — зашептал мальчишка в самое ухо. — Ты уходишь? Папка, не уходи!

Снейк прижал мальчонку к груди. Снежный пейзаж поплыл мутными пятнами. По щекам побежало что-то мокрое и горячее.

— Нет, — хрипло проговорил он, чувствуя, как дрожит, словно перетянутый эспандер, голос. Попытался сделать с этим что-то, но не вышло. — Нет. Куда я уйду?

На одеревеневших ногах он повернулся и побрел обратно, продолжая держать мальчика на руках. А тот тихонько сопел в ухо.

Дверь отворилась со скрипом и без предупреждения. Резаный хотел было вспылить, но увидал могучую викингоподобную фигуру и не стал. Только сказал между делом:

— Здравствуй. Проходи. Садись.

Снейк прошел, но садиться не стал. Торопится, что ли? Уходит? Резаный почесал шрам. Змей был донельзя серьёзен. Пугающе, фанатично серьёзен. Как будто молился две недели без передыху и окончательно спятил, но сам считает, что достиг просветления.

— Ты попрощаться? — спросил аккуратно.

— Нет, — покачал головой бородатый. — Поговорить. Я все думаю о том, что случилось.

— Я тоже думаю, — кивнул Резаный.

— И до чего додумался? — заинтересовался Снейк.

— До того, что все шатко и может в любой момент рухнуть. Вот сижу и думаю, как себя обезопасить на будущее, и не вижу выхода. Людей нет. Ты вот уходишь. А следующий такой генерал ведь запросто может стать последним.

— Не-е, — помотал головой Снейк. — Не прав. Я вот думаю, Зону, сталкеров нельзя уничтожить. Генерал — дурак наивный, если полагал, что с этим справится.

— Генералу сил не хватило, — прагматично отозвался Резаный. — Подготовился бы получше и…

— И? — Глаза у Снейка светились.

Резаный никак не мог понять, на кого тот больше похож, на фанатика или на просветленного.

— На этой земле уже два раза грохнуло. — Бородатый говорил вроде спокойно, но с жаром. — Грохнуло так, что после этого не живут. И что? Я только сейчас это понял. Жизнь-то продолжается. Новая жизнь, другая. Она уже есть. Можно совершить против неё преступление, но уничтожить её невозможно. Мы столкнулись с чем-то новым, незнакомым. С новой жизнью. Каждый из нас пытается как-то к ней приладиться по мере возможностей и воспитания. Кто-то уничтожить хочет, кто-то нажиться, кто-то просто живет.