Ангел гибели - Евгений Сыч

Его смерть особо не расследовали. Ну, умер и умер, разбился, тем более — писарь на испытании, из третьей зоны, гражданин третьего сорта. На его место поставили другого.

Тогда Чампи стал думать. Было это для него трудно. Думать он не привык.

С давних и необозримых времен делятся люди на тех, которые делают, и тех, которые думают. Совмещать эти занятия непрактично: производительность снижается, а иногда и качество. Однако приходится решать — что делать, сколько, зачем и делать ли вообще? Чтобы все люди не задавались так называемыми «проклятыми» вопросами, на помощь им приходят те, кто только думает и готовит для употребления концентрат из ответов на эти вопросы и даже на вопросы еще не вставшие, но уже маячащие, которые пока только угадываются инстинктивно. Как только задумается человек — выясняется, что вопросы эти и ответы на них уже подготовлены к восприятию, и вся обработка, какая нужно, произведена, и даже глюканат кальция добавлен. Вы не знаете, при чем здесь глюканат кальция? И я нет. Но, очевидно, полезно, я ведь в этой области не силен, раз добавили, значит, так лучше. Кто-то этим всю жизнь занимается, на хлеб этим зарабатывает, ему видней.

Так вот, Чампи стал думать и дошел до мысли, что понимает во всем случившемся мало. Кто повинен в свалившихся на него неприятностях? Палач? Нет. Палач бьет всех, кого прикажут, каждое воскресенье кого-нибудь. Писарь? Тоже нет, раз на его место поставлен новый, чтобы выполнять те же обязанности, делать работу, для которой должность его предназначена. Судья? Опять вряд ли, потому что судья выносит приговоры разным людям по одним и тем же давно составленным законам. Но тогда — кто же? Кто сталкивает с вершины горы камни, которые и судья, и писарь, и палач направляют в Чампи и ему подобных? Бог? Бог — это если землетрясение или там молния. Чампи зашел в тупик.

Но он ошибался, думая, что инцидент с писарем остался никем не замечен.

В третьей зоне были разные люди и некоторые из них думать умели, хотя по штату и происхождению полагалось им только работать. Подошел как-то к Чампи сосед по зоне и похвалил: «Ловко ты с писарем обошелся». Чампи даже долго отпираться не стал. Он рад был бы и судье, хоть поругаться чтобы, так ему надоело все. Однако власти Чампи не нашли — или не искали. Нашли его другие. Здорово ты его! — сказали они. Правильно! — сказали они. Дай срок — всех их так! — сказали.

Особенно один говорил, самый старший и самый битый. Вся спина у него была в шрамах. Били его не раз и за непослушание отцу, и за самовольное оставление места жительства, и за неподчинение властям. Очень стыдно, когда бьют палками, больно и стыдно. Звали этого битого Пушок — за не по возрасту седые волосы. Было ему тридцать, но он так и жил в третьей зоне и во вторую переходить не собирался. «Брехня все это, — говорил Пушок, — это они же и выдумали, что битому стыдно. Иначе как же? Иначе получится, что им стыдно: целое государство, а убедить не могут — бьют. Больно — это да. Но я с ними считался и буду считаться за каждый шрам. Давить их, гадов, давить! Всех! Вот ты правильно сделал, — обращался он к Чампи. — Он тебе гадость, ты — ему. По-мужски. Со стукачами только так и нужно. А в чем была твоя ошибка, знаешь? В том, что одной этой смертью ничего не решишь. Ты его шлепнул, на его место другого поставили, такого же, И ничего не изменилось. Про того, старого, что сказали? Умер! И все гладко. Так? А надо — всех сразу!»

— Как же — сразу? — не понял Чампи. — Невозможно всех сразу.

— Тебе невозможно, мне невозможно, а если поднимутся — вся наша зона, все третьи зоны, тогда как? Возможно?

— Третья зона спит и видит, как во вторую перебраться, папашино место занять, — обдуманно возразил Чампи. — Где уж — поднимутся.

— Поднимутся, — убедил его Пушок, — если сказать им, что ждать не надо, бери сейчас, без испытания. Все твое — нет зон, есть только люди, все одинаковые.

Было много вопросов, на которые охотно отвечал Пушок. Иногда он даже сам задавал такие вопросы собеседнику, чтобы потом самому же на них ответить.

— Нет, ты объясни, зачем тебе государство? Ну зачем? Налоги брать? Какое добро ты видишь от него, какое еще внимание, кроме налогов? Обирают тебя. Чиновники, судьи, губернаторы, жрецы — они государство выдумали, чтобы жить и не работать. Они ведь не работают? Они ничего не делают своими руками, а живут получше тебя. Почему? Потому что они отбирают все у тебя, у него, у других. То, что работающие люди делают, они присваивают и делят между собой. Только для того и придумана эта лавочка — государство.

— Ну от кого они тебя защищают? — говорил Пушок. — От жуликов? Да что у тебя в доме жуликам взять-то? От чужеземцев-завоевателей? Да пускай их завоевывают, ты-то что теряешь? Начальник теряет, если завоюют, он не будет начальником, ему самому работать придется. А функции распределения — это вообще чепуха. Крестьяне не перестанут выращивать маис — они больше ничего не умеют, и ты не перестанешь работать по меди, по той же причине. И у них, знаешь ли, всегда найдется лишний маис, чтобы обменять его на твою медь, особенно, если не надо будет налоги платить. Тебе же терять нечего! У тебя, кроме рук и головы, ничего нет, а с руками ты и без государства проживешь.

Однажды Пушок пришел сильно взволнованный.

— Ребята, — сказал он своим, или как там принято было у них друг к другу обращаться? — Ребята, в будущий праздник хотят на площади сжечь хорошего человека. Что он сделал, не знаю, только не отравитель, не поджигатель. Придумал он что-то непонятное, и теперь его за это сжечь хотят. Друзья, если им сейчас этот балаган испортить — тысячи людей узнают! Нельзя упускать. Я тут что придумал…

Стрелять выпало Чампи.

Десять человек из народа по традиции должны факелами поджечь карающий костер, потому что правосудие вершится от лица народа и его руками. Чампи убил десятого.

Это было настоящим преступлением против общества, против государства, против богов. А всех, преступивших волю богов, оставляют с богами один на один. Их не убивают, их сбрасывают в колодец. Их выбрасывают из жизни.

IV

У всякого явления есть свои апогеи и перигеи, свои экстремумы, свои собственные, яркие, лишь ему присущие свойства, отличающие от всех других. У самой жизни имеется свой экстремум, коронка, так сказать, — это ложь, обман. Жизнь обманывает всех подряд во всех ожиданиях, но снова и снова поддаются на обман живые, и если это не приводит к последствиям, по-настоящему фатальным, то только потому, что не всегда обман — зло. Правда, в процессе эволюции человек научился разгадывать очень многие ловушки, которые заботливо расставляет перед ним жизнь, но что в том? Теперь человек сам уже ставит ловушки себе и себе подобным. Лжи не убавилось, формы изменились.