Ангел гибели - Евгений Сыч

Больно, когда к обрыву тащат силой: волокут, словно предмет, раздирая кожу мелкими камушками, и ноют заломленные руки и сведенные суставы. Плохо, когда тебя тащат силой. Хуже, когда идешь сам.

Справа стена. Слева пропасть, чуть отгороженная перилами. Впереди — тоже пропасть, но до нее несколько метров тверди, пространство, по которому еще можно идти. Идти вперед с той скоростью, с которой тебя ведут, или даже быстрее, и оторваться от конвоиров — тогда, конечно, придешь к обрыву раньше, чем предназначено, но зато какая видимость инициативы. А вот замедлить нельзя и остановиться тоже: сразу упрется в спину острие. Потому что неумолимо ведет тебя нацеленное в спину копье. Или автомат. Авторучка. Мнение. Какая разница? Впереди обрыв.

Нырнуть под копье? Нет, не выйдет. Очень уж настороженно держатся ребята. К тому же острия копий несут на разных уровнях — не первого, знать, ведут. Нырнешь под одно — напорешься на другое. Рока повернулся спиной к копьям. Он шел, чувствуя наконечники на расстоянии: сердцем, печенью, шеей и правым бедром.

Если бы волокли по камням его тело, это отвлекало бы от конечной цели, и были бы еще боль, злость, бессильное сопротивление — жизнь, попросту говоря. Это мешало бы сосредоточиться на том, что пришел-таки конец. Наверное, те, которых ведут этой недлинной дорогой, умирают прежде, чем переступают черту, отделяющую камень и дорогу от воздуха и пустоты. Ведь только сознание отличает живого от мертвого, а сознание покидает их раньше.

Карниз обрывался, будто его ножом обрезало.

Рока остановился в метре от обрыва, и сразу же с силой уперлось острие чуть ниже левой лопатки. Страха не было. Да и откуда бы ему взяться, страху? Он приходит, когда есть возможность что-то потерять. А тут терять было нечего: не спрыгнешь сам — сбросит вниз копье.

Внизу, далеко, за толщей воздуха, двигалась вода. Он проследил за струей, усмехнулся: течет против часовой стрелки.

Прохладная капля покатилась от лопатки к пояснице. Терять нечего, надо прыгать. Не все же, разбивая стеклянную гладь воды, разбиваются сами!

И Рока прыгнул.

Это действительно оказалось не страшно. Три секунды свободного полета, удар — и вода кругом. Нужно было вывернуться так, чтобы не нырнуть слишком глубоко, иначе вода не выпустит. И нужно было плыть легко, без резких движений, чтобы не сломать себе об этот водный монолит позвоночник. Не торопиться, но и не медлить. Сейчас он был впаян в воду — ничтожное включение в изумрудную глыбу — и вода неохотно уступала воле. Он выплыл, мягко скользнул по хитрой кривой. Не сила, а точный расчет и гибкий позвоночник вытащили на поверхность. Но когда увидел свет, сразу понял, что вода еще считает его своим и тащит с собой к водовороту, как минуту назад вели к обрыву острия копий. Ну уж пет! Раз удалось вынырнуть, то уж выплыть-то он сможет, воде его теперь не взять.

Рока плыл долго. Сначала было все равно куда, лишь бы к краю, подальше от центра водоворота, только чтоб не подчиниться стремнине, чтобы сопротивляться. Подчинишься — гибель. Затянет в себя и не выпустит. Он даже не заметил, как оказался в спокойной воде, где уже не крутило и не утягивало центростремительными силами в темную бездну и можно было поднять голову, оглядеться, передохнуть. Он увидел остров. Скала, острая, как клык, поднималась над ним.

Добраться к острову гораздо проще, чем вынырнуть из потока. Песчаный берег его не крут: любой может нащупать ногами и выйти на отмель. Но не каждому дано даже увидеть этот остров. Те, кто падали полностью расслабившись, те, у кого страх смерти заглушил сознание, не вправе рассчитывать на жизнь: они ломают себе хребет о воду или отбивают внутренности, они тонут, как беспомощные котята в водовороте, и не для них счастье сильных — выползти на берег и коснуться щекой песка.

Сначала Рока спал. Долго спал, отдыхал.

Этот остров был не самым плохим местом на свете. По отмели под тонким слоем воды ползали ракушки. В ракушках жили моллюски. Их можно было есть, вернее, глотать сырыми. Ногти ломались о плотно сжатые створки, но в пиковых ситуациях навыки приобретаются необыкновенно быстро — чтобы выжить. Рока скоро понял, что нужно просто положить раковину в раскрытую ладонь и ударить ею по гладкому боку скалы-клыка, так ударить, чтобы одна из створок разлетелась вдребезги. А потом остается лишь выбросить колючие известковые осколки, выскрести ногтями скользкое тельце и проглотить, запивая водой — благо, воды хватало. Он выпивал уйму этой воды, его все время подташнивало. И хотелось пить. И спать. Просыпаясь, он ел моллюсков, ушибая руку о скалу, пил долго и жадно и засыпал снова. Он отсыпался за многие годы прошлой жизни. Отдыхали издерганные нервы, отдыхал мозг.

Калорий в моллюсках было немного и для нормальной жизни их бы, пожалуй, не хватило. Но если сутками лежать на теплом песке, экономя каждый атом жизни, своей жизни, много калорий и не требуется. А чем еще он мог заниматься на этом острове? Думать? Рока старался думать как можно меньше. Он подозревал, что за всем происшедшим кроется какая-то изощренная пытка, дорогостоящая пытка, но зато какая эффективная. Жертва сама становится своим палачом, а орудие пытки — мысль, и нет на свете страшнее этого истязания, потому что никто не знает человека лучше, чем он сам, и никто не в состоянии сделать ему больнее, чем он сам себе сделает. На этом острове растение имело больше шансов выжить, чем человек, и Рока старался быть растением.

Он не пытался искать выход. Его не нужно было искать, так близок он был и прост: от острой вершины-клыка уходил вверх толстый канат. Вверх, минуя барьер, до самой кромки пропасти и дальше — к вершине стоящей на краю ущелья горы. Метров двести на глазок. Он увидел канат сразу, как только выбрался из пелены сна и смог оглядеться по сторонам. Увидел — и испугался. И с тех пор старался не думать. Ни о чем. Ни о прошлом. Ни о сегодняшнем. Ни о канате, уходящем ввысь. А вынужденное безделье уже давило на мозг глухой тяжестью. Он не умел быть растением. Он смотрел в небо, но видел только одну и ту же череду событий. Стражники с копьями наперевес подводили к обрыву новых осужденных.

Те, кто сказал недобрые слова о богах, те, кто тайные ночные мысли додумывал днем и вслух произносил их словами, которых лучше не знать, летели сюда из синего зрачка неба вестниками порядка и неизменности этого мира.

Этого, потому что мир один, цветущая долина или колодец — иногда вопрос не пространства, а времени лишь.

И почти все уже не выплывали из водоворота.

II

Почти. Но настал день, когда на острове их стало двое.