Джентльмены-мошенники (сборник) - Эрнест Хорнунг

– Но я полагаю, – сказал он Кингсмиллу, – многих грабителей вы, наоборот, вернули семье и друзьям?

– Скажем так, многих несчастных, которых обвиняли в грабежах, – жизнерадостно ответил адвокат. – Это не совсем одно и то же, как вы знаете, да и “многих” – не слишком точное слово. Я никогда не занимаюсь расследованиями грабежей в городе.

– Грабители – это единственный вид преступников, который меня интересует, – сказал писатель, зачерпывая ложечкой желе.

– Полностью с вами согласен, – вступил в разговор наш хозяин. – Из всех преступников, которых нужно защищать, дайте мне предприимчивого взломщика.

– Должно быть, эта отрасль самая бойкая, – заметил Раффлс, в то время как я затаил дыхание.

Его пробный выпад был тонким, как паутина, а простодушная манера – вершиной его несравненного искусства. Наконец-то Раффлс почуял опасность. Я заметил, что он отказался выпить еще шампанского, в то время как я повторно осушил бокал. Но опасность угрожала нам в разной степени. У Раффлса не было причин удивляться или тревожиться при подобном повороте беседы, посвященной криминологии, ему он должен был казаться таким же неизбежным, как мне – зловещим, учитывая, что я случайно услышал о подозрениях на его счет. И я мало что мог сделать, чтобы предостеречь его от выпадов противника, почти таких же тонких, как его собственные.

– Я не поклонник мистера Сайкса[58], – объявил барристер с видом человека, уловившего намек.

– Ну, это давняя история, – возразил милорд. – Со времен старины Уильяма много воды утекло. И много крови.

– Верно! У нас еще был Пис[59], – сказал Паррингтон и углубился в такие яркие детали последних минут преступника, что я начал надеяться, что разговор окончательно повернется в этом направлении. Однако лорд Торнаби был не из тех, кому можно противоречить.

– Уильям и Чарльз – мастера прошлого, – сказал он. – Сейчас преступным миром правит тот, кто ограбил беднягу Дэнби с Бонд-стрит.

Среди трех заговорщиков – я давно убедил себя, что Эрнест не посвящен в их тайну – воцарилось гнетущее молчание. А у меня кровь застыла в жилах.

– Я хорошо его знаю, – сказал Раффлс, подняв взгляд от тарелки.

Лорд Торнаби в оцепенении воззрился на него. Улыбка на наполеоновском лице адвоката впервые за вечер стала вымученной и неестественной. Писатель, который в этот момент ел сыр с ножа, порезался и уронил на бороду каплю крови. И только безобидный Эрнест откликнулся добродушным смешком.

– Что?! – вскричал милорд. – Вы знаете вора?

– Хотел бы я с ним познакомиться, – усмехнулся Раффлс. – Нет, лорд Торнаби, я всего лишь имел в виду этого ювелира, Дэнби. Обычно я хожу к нему за свадебными подарками.

Я услышал, как трое из сидящих за столом одновременно выдохнули, прежде чем выдохнул сам.

– Интересное совпадение, – сухо заметил хозяин. – Насколько мне известно, вы также знакомы с этим семейством из Милчестера, у которого несколько месяцев спустя украли ожерелье леди Мелроуз.

– Я как раз гостил там в это время, – с готовностью подтвердил Раффлс. Ни один сноб не угнался бы за ним в стремлении похвастаться расположением сильных мира сего.

– Мы уверены, что это один и тот же человек, – уже менее сурово сказал лорд Торнаби, по всей видимости, от лица членов клуба.

– Хотел бы я с ним встретиться, – с жаром продолжал Раффлс. – Как по мне, так он преступник в гораздо большей степени, чем ваши убийцы, которые понапрасну богохульствуют или толкуют о крикете в камере смертников!

– Он может быть в этом доме, – сказал лорд Торнаби, глядя прямо в лицо Раффлсу. Но говорил он уже неубедительно, как посредственный актер, неспособный доиграть свою роль до конца; более того, в его тоне сквозило раздражение, ибо даже богатый человек может сердиться, проигрывая пари.

– Вот был бы номер, если бы он оказался здесь! – воскликнул певец Дикого Запада.

– Absit omen![60] – пробормотал Раффлс, выразившись более изящно.

– Тем не менее, согласитесь, момент как нельзя более подходящий, – вступил Кингсмилл. – Судя по всему, было бы совершенно в его духе нанести визит президенту клуба криминологов именно в тот вечер, когда происходит собрание членов клуба.

Эта реплика прозвучала гораздо убедительнее, чем слова милорда, но как-никак в силу профессии адвокат был умелым и опытным лицемером. Однако лорд Торнаби не обрадовался такому развитию его собственной идеи и с некоторой резкостью обратился к дворецкому, который с торжественным видом следил за сменой скатерти.

– Леджет! Немедленно пошлите наверх, пусть проверят все двери и комнаты, все ли в порядке. Кингсмилл, что за ужасная идея пришла вам или мне к голову, – добавил милорд, с трудом, как я заметил, возвращаясь к вежливому тону. – Должно быть, мы выглядим дураками. Кстати, я не знаю, кто из нас заставил остальных свернуть с главной темы убийств в эту коварную заводь ограблений? Мистер Раффлс, знакомы ли вы с шедевром Де Квинси[61] “Убийство как искусство”?

– Кажется, когда-то читал, – с сомнением отозвался Раффлс.

– Непременно прочтите еще раз, – настаивал граф. – Это лучшее, что написано на эту великую тему, истина в последней инстанции. Единственное, что можно к ней добавить, – зловещие иллюстрации или кровавые комментарии, достойные текста Де Квинси. В чем дело, Леджет?

Почтенный дворецкий, пыхтя и задыхаясь, стоял возле его кресла. До сих пор я не замечал, что он страдает астмой.

– Прошу прощения, но боюсь, ваша светлость забыли…

Несмотря на хриплый задыхающийся голос, трудно было выразить упрек в более деликатной форме.

– Забыл, Леджет? Что забыл, могу ли я узнать?

– Запереть за вашей светлостью дверь гардеробной вашей светлости, милорд, – заикаясь, с трудом прохрипел несчастный Леджет. – Я сам поднимался наверх, милорд. И дверь спальни, и дверь гардеробной – обе заперты изнутри, милорд!

Но к этому моменту благородный хозяин был уже в худшем состоянии, чем слуга. Его прекрасный лоб превратился в клубок синевато-багровых жил; дряблые щеки надулись, как шары. В ту же секунду, пренебрегая долгом хозяина, он вскочил из-за стола и выбежал из комнаты; мы же, пренебрегая обязанностями гостей, тотчас бросились следом за ним.

Почтенный дворецкий, пыхтя и задыхаясь, стоял возле его кресла.

Раффлс был возбужден не меньше прочих: он обогнал всех.

Раффлс был возбужден не меньше прочих: он обогнал всех. Пухлый коротышка адвокат и я соревновались за предпоследнее место, которое в итоге досталось мне, а запыхавшийся дворецкий и его подчиненные уважительно трусили сзади. Однако первым вызвался помочь советом наш писатель.

– Нет никакого смысла толкать дверь, Торнаби! – крикнул он. – Тут наверняка поработали клином и буравчиком. Вы можете разнести дверь вдребезги, но вы ее не откроете. Есть в этом доме лестница?

– Где-то должна быть веревочная лестница на случай пожара, – неопределенно ответил хозяин, с подозрением оглядывая всех нас. – Где вы ее держите, Леджет?

– Уильям сейчас принесет, милорд.

Уильям тут же устремился вверх по лестнице, сверкнув лодыжками в тугих чулках.

– Что толку нести ее сюда! – выкрикнул Паррингтон, вновь приходя в необычайное возбуждение. – Пусть он спустит ее из окна над вашей комнатой, а я слезу по ней и все сделаю! Берусь в два счета открыть хотя бы одну из этих дверей!

Запертые двери, расположенные друг к другу под прямым углом, выходили на лестничную площадку, где мы столпились. Лорд Торнаби кивком отпустил писателя – будто гончую с поводка – и мрачно улыбнулся остальным.

– Хорошо, что мы знаем нашего друга Паррингтона, – сказал милорд. – Могу вам сказать, он гораздо легче относится ко всему этому, чем я.

– Что ж, ему это на руку, – великодушно заметил Раффлс.

– Вот именно! Он наверняка напишет об этом в следующей книге.

– Надеюсь, сначала дело попадет в Олд-Бейли[62], – заметил Кингсмилл.

– Приятно, когда у человека слово не расходится с делом!

Это произнес Раффлс – для него такое замечание могло показаться банальным, но что-то в его тоне привлекло мое внимание. И на этот раз я понял: назойливое вмешательство Паррингтона, само по себе не особенно подозрительное, было превосходно рассчитано, чтобы снять подозрения с другого человека. Литературный авантюрист вытеснил Раффлса из-под света рампы, вот почему я услышал в его голосе нотки благодарности. Нет нужды говорить, насколько благодарен был я сам. Но это чувство быстро прошло, вытесненное несвойственным мне озарением. Паррингтон был одним из тех, кто подозревал Раффлса, или, во всяком случае, одним из тех, кто знал об этих подозрениях. Что, если он сделал ставку на присутствие подозреваемого в доме? Что, если он сам – тайный преступник, причем и в нашей пьесе играет роль злодея? Итак, я разгадал этого человека – и потратил на это в десять раз меньше времени, чем обычно! Тут мы услышали, что предмет моих размышлений уже в гардеробной. Он приветствовал нас дерзкими возгласами; через несколько секунд дверь открылась, и на пороге возник Паррингтон, красный, растрепанный, с клином в одной руке и буравчиком в другой.