Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

Глядя, как сын продолжает спускаться по тропе к скале, Ибаньес продолжает вспоминать те события, и его гнев растет. Он считал себя человеком порядка, исполнителем действующих законов, какими бы они ни были. Он мог нарушить их только ради дела, поправил он сам себя не без едкой иронии, как в первое время, когда он занимался контрабандой вина и водки, а также льна с Балтики, да, это так, но все его действия были направлены на высшее общее благо, о котором остальные, и думать не думали.

— Закон надо выполнять и заставлять других выполнять его всегда, — процедил он сквозь зубы.

Первыми, кто созвал комиссию по расследованию преступления, были как раз призванные следить за соблюдением законности. Именно они создали такое положение вещей, которое одному Богу известно, чем могло закончиться; Ибаньес был твердо убежден, что конфликт с французами еще только начинается и что война на этом не закончится, какой бы далекой она ни казалась, ибо, вне всякого сомнения, страна находилась в состоянии войны. Ферроль и Корунья были гнездами, заполненными шпионами и находившимися под сильным иностранным влиянием, Компостела — очагом самой ярой католической реакции. Прочие галисийские города являлись тогда скорее крохотными городишками, все еще вздыхавшими по барочному величию, расцветшему в семнадцатом веке, не ощущая упадка, к которому они приближались, совершенно не отдавая себе в этом отчета, — хотя, по существу, он уже для них наступил, — почивая на лаврах, которые всегда в изобилии размножаются на почве, удобренной далекими расстояниями и тишиной уединения.

Антонио Ибаньес смотрел на приближавшегося сына, не переставая спрашивать себя, в каком же состоянии он оставит ему все это в наследство, и содрогался от ужаса, когда всерьез размышлял или даже просто слегка задумывался о том, что произошло менее двух месяцев тому назад. Галисия была котлом, в котором в очередной раз бурлило варево испанской истории, хотя никто не желал этого признавать, то ли не понимая, то ли попросту презирая истинное положение вещей.

И теперь здесь тоже кое-что репетировали. Просвещение и Реакция слились в созидательной спирали, предваряющей все и вся; Свет столкнулся с Тьмой, и вот вновь, на этот раз опять в Саргаделосе, делалась, возможно, еще одна бесплодная попытка связать воедино традицию и современность. По крайней мере, так понимал все это Антонио Ибаньес, и таково было стремление, которое двигало им вопреки всем терзавшим его противоречиям. Он был человеком Просвещения, считал себя таковым, но не в меньшей степени он был человеком веры и безупречной религиозности, от которых никогда не открещивался, а также человеком порядка, для которого король был воплощением права Создателя. Другие просвещенные люди действовали заодно с ним, но с некоторой оглядкой, ибо его предназначением было делать деньги, одни лишь деньги, а никак не теории или светские отношения: этим занимались Венансио и Бернардо. Только деньги, предприятия и деньги, деньги и предприятия, богатство, которое освобождает людей от векового гнета, но при этом меняя образ жизни людей, он никогда не принимал в расчет их мнение. Вот поэтому-то его и свергли представители Бога, в которого он верил, и люди его сословия. Вместе они подняли против него народ. Он был один.

Пока к нему не подошел сын, он думал все о том же. К первой сотне восставших присоединились жители Кастело и Шове, Портосело и Виладесусо, и их стало уже четыреста, то есть много, очень много; их было столько, и они чувствовали такую силу, что даже стали угрожать жителям Сенры за то, что те не примкнули к ним, предупреждая, что подожгут их дома и сараи, если в следующий раз те не пойдут вместе с ними. Они уже тогда знали, что будут следующие разы. Это происходило менее чем за две недели, ровно за одиннадцать дней, до великого бунта тридцатого числа, а они уже знали это. Это была репетиция. Совершенно очевидно, что уже вынашивались планы того, что случилось потом.

Шосе покинул дворец и пошел прогуляться, вновь осматривая близлежащую территорию и проверяя, как идут восстановительные работы, но, заметив людей, в которых он признал обычных спутников отца, подошел к ним, чтобы спросить, что с его родителем. Ему сообщили, что тот сидит на скале, на берегу реки, и, застыв на мгновение в нерешительности, сын тут же бросился бежать, издав счастливый крик, когда обнаружил отца там, где ему сказали, и потом уже не спеша подошел к нему, а подойдя, заключил в объятия с горячностью человека, пережившего кораблекрушение; Антонио ответил ему с не меньшим пылом.

— Но разве ты не должен был находиться подле матери, негодник! — тут же нарушил молчание отец, пытаясь таким образом бежать от чувств, которые грозили охватить все его существо, перехватывая горло и лишая дара речи.

Шосе был ошеломлен, он не привык видеть отца подавленным и теперь, встретив его в таком состоянии, испытывал противоречивые чувства; поэтому, не зная толком, что ответить (ведь он оставался в Саргаделосе именно по приказанию отца), он избрал половинчатое решение:

— Мне лучше быть здесь, я помогаю приводить все в порядок, — ответил Шосе, начиная уже сомневаться, неужели действительно ему было приказано ехать с матерью, а он неправильно все понял и остался здесь вопреки отцовским указаниям.

Антонио взглянул на него сверху вниз и вновь уселся на скалу. Это был его старший сын. Перед ним стоял мужчина почти такого же возраста, в каком он женился на его матери; теперь это было очевидно. Настоящий мужчина. Как это он раньше не замечал этого?

— Сядь рядом со мной… я вспоминал о людях из Ригейры и о тех, кто подстроил беспорядки одиннадцатого числа, — объяснил он сыну.

— Не знаю, известно ли тебе, что дон Сальвадор написал своему начальству, главному интенданту королевства и галисийских войск, двадцать восьмого числа, после того как были установлены личности мятежников, спрашивая его совета, что делать, — поведал ему Шосе.

Шосе был выше Антонио. Широкий в плечах, руки его, большие, словно лопаты, мирно покоились на коленях, словно он боялся, что любое их движение может обеспокоить отца.

— И что сделал интендант? — спросил тот.

— Интендант передал донесение военному аудитору, который посоветовал ему сообщить об этом регенту Королевского суда и капитан-генералу, чтобы тот приказал командующему войсками Вивейро оказать Ламасу всю необходимую помощь; но все увязло в бюрократических сетях и оказалось впустую, — сказал юноша и посмотрел на отца в ожидании реакции хозяина Саргаделоса на эти слова.

— Что ты мне говоришь, Шосе, что ты говоришь! Как это возможно? — разволновался тот.

Шосе помолчал немного, не решаясь рассказывать отцу все, что ему было известно. Он целыми днями по собственному усмотрению занимался расследованием, прибегнув к помощи друзей, установив с ними доверительные отношения. Информация, которую поставлял отцу брат Венансио, была обширной, но не полной, и Шосе это знал. И еще он знал, что следует воспользоваться всем, что ему удалось разузнать.

На самом деле все гораздо хуже. Видя, как все складывается, дон Сальвадор написал командующему Вивейро, начальнику третьего африканского батальона, прося его отдать приказ расположенным в непосредственной близости от фабрики гарнизонам, чтобы в случае необходимости они защитили ее, но тот ответил, что военный аудитор посоветовал ему направлять войска лишь в том случае, если уполномоченный Ламас подтвердит, что предполагаемое восстание действительно началось, ни минутой ранее, и только с предварительным уведомлением капитан-генерала.

После дождливого утра день выдался великолепный, и в этот уже далеко не ранний час дрозды начинали выводить свои трели, сообщая обо всех лесных новостях. Они считали себя его вечными сторожами и улетели, лишь когда его охватил огонь, а теперь понемногу начали возвращаться сюда, неспешно и осторожно.

— Это невозможно! — пробормотал Антонио, впервые упав духом.

Королевские войска, которым он служил верой и правдой, преднамеренно бросили его, и это придавало действиям, которые он уже предпринял, новый поворот.

— Очень даже возможно! Все было так, как я тебе рассказываю, да еще изложено таким витиеватым бюрократическим стилем, что, когда читаешь, начинаешь во всем сомневаться, ибо больше похоже, что этот дерьмовый документ составил какой-нибудь клерикал, а никак не военный.

Антонио посмотрел на своего первенца и счел, что давно уже пора было ждать от него подобных выражений. Было ясно, что идальго сумели сплести густую сеть интриг, родственных отношений и взаимных интересов, чтобы остаться тем, чем были всегда и чем намеревались оставаться впредь.

— Что тебе еще известно, Шосе? — потребовал он ответа.

Сын почувствовал свою значительность. Отец проявлял к нему интерес, как никогда ранее. Он слушал его и принимал во внимание не только излагаемую информацию, но и его мнение. Вдохновленный этим, Шосе продолжил: