У смерти твои глаза - Дмитрий Самохин

Идиотизм какой-то!

Раздался шум шагов, и рядом со мной сел Гонза Кубинец.

– Ты видел? – спросил я.

– Ага! – отозвался Кубинец. – Хитрая бестия. Как и ты смерть свою инсценировал. Все и поверили.

– Одной доски фигуры-то, – согласился я.

– Ты думаешь, он главный?

– Уверен. Все отлично складывается. И не сомневаюсь, что люди ФСБ знали всю фальшивость сообщения о смерти Маркаряна. Небось его прикрывали, потому и не отозвались на мое сообщение.

– Ну все. Теперь все закончилось, – облегченно протянул Кубинец.

– Хотелось бы верить, – скептически пробормотал я, поднимаясь с палубы.

– Давай девчонку посмотрим.

Я перепрыгнул на чужую палубу и подошел к лежащей на спине женщине. Она часто дышала и смотрела в небо.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил я, но ответа не получил.

Вместо этого услышал массу нового и интересного о своей персоне.

Кубинец подоспел ко мне и предложил:

– Может, заткнем рот, чтобы не сквернословила.

Предложение подействовало на женщину отрезвляюще. Она умолкла.

Я осмотрелся по сторонам, ожидая увидеть море крови, но вместо этого обнаружил лишь жалкие капли. Сердце екнуло в предчувствии. Ледяным голосом я спросил Кубинца:

– Ты куда целил?

– Маркаряну-то? В голову, – получил я ответ. – Но думаю, что не попал. Он в последний миг дернулся.

Я матюгнулся и, не раздеваясь, перепрыгнул за борт. Похоже, мое дурное предчувствие получало фактическое подтверждение. Маркарян был жив. Оттого-то я увидел лишь капли крови на палубе. Он ушел в последний момент из зоны поражения. Но пуля угодила в него. Клюнула сильно. Наверное, куда-то в плечо или в руку. Это было уже не важно. Главное то, что Маркарян мог выжить.

Грязная ледяная вода приняла меня и сомкнулась над головой. Я не закрывал глаза, но в темноте ничего не мог разобрать. Я всплывал на поверхность, чтобы глотнуть воздух, и вновь нырял. Я искал тело Маркаряна, но не мог его найти.

Спустя десять минут безуспешных поисков я, безумно замерзший, выбрался на палубу вражеского катера. Зубы яростно клацали, а меня била дрожь. Но Маркаряна я не нашел. Кубинец помог мне перебраться на катер. Женщина последовала за нами. На «икаре» Гонза закутал меня в теплые чехлы, которые покрывали кресла, и, порывшись в настенном шкафчике, извлек бутылку водки. Я терпеть не могу водку. У меня на нее аллергия. Стоит понюхать пробку – и рвотные рефлексы мучить начинают. Но тут хлебнул изрядно и даже не поморщился.

– Пусто. Тела нет, – сообщил я, когда сумел справиться с дрожью и вновь приложился к бутылке.

Каждая жилочка постепенно наполнилась теплом. Холод не спеша покидал меня, как и воспоминание о купании в ледяной невской воде.

– Ты думаешь? – настороженно спросил Кубинец.

– Уверен. Ты ему лишь плечо прострелил. Так что мы его упустили.

Кубинец отобрал у меня из рук бутылку и налил себе граммов двести. Залпом опрокинул и пробормотал:

– Только бы вэпээс не тормознули. – Через минуту он добавил: – Где же теперь эту тварь искать? Я зло улыбнулся и обнадежил:

– Кажется, я знаю.

Глава 54

Билеты на Центральную трибуну, находившуюся подле императорской ложи, нам вновь достал Ваня Дубай. Откликнулся на первый же звонок. И приехал сам в сопровождении трех бойцов. Выглядела вся троица уставшей и печальной. Сказывалась ночь, проведенная в боевых столкновениях. Я, возвратившись домой, хоть сумел всхрапнуть на диванчике в кабинете, но голова была свинцовой, а настроение колебалось от злобно-львиного до яростно-носорожьего. Кубинец-то вообще не ложился. Перетащил тело Ираклия в одну из комнат дома и стал обзванивать похоронные конторы. Вызвал полицию, не замедлившую откликнуться. Приехала тут же. Освидетельствовала тело. С пристрастием допросила Гонзу. Затем настала моя очередь. Я выложил лицам в форме все, что думал и хотел сказать. Этим они не удовлетворились. И собрались забрать меня в участок. Но вмешался случай. На пороге нарисовался Ваня Дубай. Кубинец открыл ему. И когда Ваня вник в расположение сил, вступился. Лицо-то у Вани незасвеченное. Мало кто знает о его существовании в преступном мире. А те, кто знает, предпочитают молчать. Если бы полицейские узнали, кто стоит перед ними, они бы не восприняли его слов на веру. А арестовали бы всех скопом, да в участок. А там, может, суток через десять о нашем существовании кто-нибудь и вспомнил бы.

Разобравшись с полицией, Ваня Дубай проводил служивых до порога, а затем вернулся в кабинет, где развалился в кресле и попросил сигару. Я протянул ему коробку. Он вытащил толстую, содрал с нее пленку, откусил кончик, сплюнул его в мусорную корзинку и закурил.

– Как Ульян поживает? – осторожно поинтересовался я.

Каменные лики бойцов, которые и должны оставаться в любой ситуации каменными, дрогнули и окрасились в хищные улыбки.

– Уже не поживает, – ответил Ваня и замолчал.

Он был сегодня какой-то неразговорчивый.

Я подумал откупорить бутылку пива, но спустя минутное колебание расхотел. Представляю, как меня потянет в сон после суточного воздержания от подушки.

– Ульян сам нарвался. Вторжения он не ожидал, – внезапно подал голос Дубай. – А когда понял, с кем имеет дело, не пожелал складывать лапки крестиком. Ответил в полную силу. Братков много мы потеряли в эту ночь.

Дубай протянул мне билеты и сообщил, что на трибуну пойдет вместе с нами. Хочет он взглянуть в лицо тому человеку, что всю эту дьяволиаду затеял. Я собрался было сначала возразить, но передумал. Пусть идет. В конце концов неясно еще, как обернется дело. Как лягут карты. Но как бы они ни легли, Аграник Маркарян мой. Я его никому не отдам. Это уже личное.

Ваня Дубай покинул мой дом, пообещав вернуться к вечеру. Кубинец, получив от полиции официальный документ на проведение похорон, засуетился и повис на телефоне, обзванивая похоронные конторы. Он сообщил о смерти Ираклия в полицейский участок, где тот долгое время работал, и попытался выяснить – были ли у Стеблина родственники и кто его душеприказчик. По первому пункту ответ был – никаких родственников. По второму – точный адрес с телефоном, записанный на клочок бумажки.

Оставив Кубинца разбираться с похоронами, я поднялся в свою спальню, прилег на кровать, думая, что заснуть не смогу, и рухнул в тяжелый, вязкий сон, полный кошмаров. Я проболтался между сном и явью до самого вечера, а, когда поднялся с постели, подумал, что лучше бы и вовсе не ложился. Настроение у меня было мрачное, а на душе скребли кошки.

Ваня Дубай был как всегда точен. Ровно в половине пятого вечера появился на пороге нашего дома, в сопровождении знакомого эскорта. Выглядел сурово и свежо.

На Водную феерию отправились на разных катерах, всем видом своим показывая, что мы не из одной компании. Даже разъехались в разные стороны, чтобы встретиться на Дворцовой площади. На лобовом стекле «икара» красовалась ярко-красная наклейка, обозначавшая право беспрепятственного проезда по городу в дни празднования юбилея. Ее вместе с билетами мне вручил Ваня Дубай. Оставалось только гадать, откуда он доставал билеты и наклейки, правом на получение которых обладали только государственные чиновники и VIP-персоны.

Народу было тьма-тьмущая. Такое ощущение, что половина Российской империи прислала своих представителей в город, чтобы засвидетельствовать почтение Северной Пальмире. Оставив катер на VIP-стоянке, я спустился на твердь набережной и чуть было не искупался. Толпа раскачивалась в разные стороны, грозя столкнуть крайних в воду. Кубинец ухватил меня за руку и выдернул обратно. Мы переглянулись. Предстояло, наверное, самое тяжелое, что могло приключиться с нами сегодня. Протолкаться сквозь толпу до Центральной трибуны. Эх, хорошо бы пропуск иметь на императорскую ложу, но у меня его не было. А то, что Аграник появится там, сомнений у меня не вызывало.

Толпа не добавляет любви к людям. Ее у меня и так было немного, но после каждого раза, когда я оказывался в общественном транспорте или, как сейчас, на праздновании, та кроха человеколюбия, что во мне еще оставалась, таяла, как айсберг, попавший в Гольфстрим. Каждый новый толчок в спину, тычок под ребра и прогулка по ногам уничтожали и без того малый запас этого чувства. А уж когда я добрался до полицейского оцепления, то кипел от гнева и был готов вернуться домой, а там будь что будет. Прикончит Аграник Маркарян императора, так и черт с ним. Конечно, мысль эта была ужасной для верноподданного, слуги престола и Отечества, но я ничего не мог с собой поделать. Пройдя же полицейский кордон, я вздохнул свободнее и подумал, что на трибуне можно наслаждаться праздником, но вот как обычный люд? Как можно радоваться юбилейному зрелищу, когда ты со всех сторон стиснут толпой и дышишь лишь синхронно со всеми. Толпа вздохнула, надавила на тебя, и ты вздохнул. Толпа выдохнула, опять надавила, и ты вместе с ней. А вид на Большую Неву, где и проходило действо, ради которого все собрались, перекрывает лысый амбал, который еще и ребенка на шею посадил, чтобы тот смог увидеть праздник. А из-за мальца, что раскачивается на шее отца и повизгивает от счастья, тебе ничего не видно. Какое тут может быть удовольствие.