Губкин - Яков Кумок

В последние месяцы своей жизни Иван Михайлович торопливо создавал сводную работу «Урало-Волжская, или Восточная, нефтеносная область», обещавшую стать лучшим его произведением. Рукопись осталась незаконченной; половина ее отдана историческому очерку — разбору исследований и теорий предшественников. Кто знает, сократи Губкин историческую часть (по традиции считающуюся малозначащей в научном сочинении) — у него, возможно, высвободилось бы время для одной-двух глав, уже созревших в уме его, но так и не успевших лечь на бумагу.

Негоже и нам выставлять Губкина на пустом месте, как невольно получается у иных биографов. Еще при жизни имя Губкина стало легендарным; после смерти оно стало легендой, а подретушированная фотография скуластого человека в очках приобрела иконописные черты и, вставленная в рамочку, торжественно и сурово покачивалась впереди молебных шествий. Надо осторожно ваточной, смоченной в спирте, смывать ретушь.

Губкин не в одиночестве раскрыл тайну Курской магнитной аномалии; он даже не первый возглавил комиссию по изучению аномалии — он подхватил ее в какой-то критический момент ее существования и со свойственными ему размахом и энергией вдохнул жизнь и веру в ее работу и защищал ее в боях с власть имущими скептиками.

«Доносят Бела города купцы Иван Авдеев сын Гинкин, Дндрей Данилов сын Попов, Андрей Степанов сын Юдин, да Федор Меркулов сын Болотов, а о чем тому следуют пункты…» — так начиналась бумага, поданная в Петербургскую берг-коллегию 9 сентября 1742 года. Пунктов следовало всего два, зато к ним купцы приложили «руду, которой взяли фунтов с пять, и вышеописанные нами руды объявляем при сем доношении».

Пробирер Александр Дунилов «оные руды пробовал» и рапортовал, что «явилось свинцу ис центнеру пятнадцать фунтов». Свинцу! Невежественные куряне полагали, что обысканная ими руда железная? Обознались! Самый ранний из найденных архивных документов повествует о том, как отвергнута была попытка явить свету курское железо. И с этого, пристегиваясь звено к звену, пошла виться цепочка злоключений: стычек, злобных или беззубых меж верующими и неверующими в курский клад. Дееписание любого открытия полно драматизма, который складывается из человеческих судеб и, из надорванных человеческих сил. Разве все это охватить? Если нужно изложить поелику возможно короче «предгубкинскую» историю КМА, то это должен быть рассказ о голубоглазом профессоре с окладистой бородой, про которую говорили — «как у Стасова».

Рассказ о том, как магистр физической географии, знаток земного магнетизма фанатически увлекся тайной верчения компасной стрелки близ сел Кочетковка, Непхаево, Щигры, Новый Оскол. «На всем белом свете нет ничего подобного; ученые приезжали сюда, как в Кунсткамеру: здесь магнитная стрелка не показывает на север и юг, как бы следовало, а на восток и запад». Как поверил (не имея никаких данных!) в железорудную природу необъяснимого явления, зажег речами своими тугодумную Курскую управу, добился бурения. Потерпел крах (скважина не дошла каких-нибудь ста метров до рудного тела, но кто ж тогда мог об этом знать!), наслушался истерических попреков от помещиков (а некоторые из них начали уже спекулировать своими землями) и высокомерных — от Геологического комитета. Геолком прежде всего блюл принципы чистой науки (против которых, как мы уже знаем, ополчился потом Губкин — сначала довольно мягко, позже яростно и, увы, не всегда справедливо). Популярнейший профессор И.В. Мушкетов предупреждал, чтобы чисто научную проблему не связывали с надеждой «на открытие несметных богатств». Заниматься изучением Курской аномалии, бесспорно, надо, но как чисто научной проблемой! Известные сотрудники Геолкома С.Н. Никитин и Ф.Н. Чернышев в печатных отзывах пытались обосновать гипотезы нерудного происхождения аномалии. В запальчивую минуту магистр произнес фразу о «казенной науке», противостоящей «университетской», — этого ему простить не могли…

Рассказ о профессоре Э.Е. Лейсте. Он не сдался. Он не поколебался в вере. В России занятие наукой, равно как и литературой, требовало мужества, душевной чистоты, смелости. Каждое лето Эрнест Егорович, отладив старенький магнитометр, уезжал в Курскую губернию. Он не просил вознаграждения, «…работал от восхода до захода солнца, имея для отдыха несколько часов короткой летней ночи. О правильном питании нечего было и думать… приходилось питаться сухарями, бисквитами и консервами, взятыми из Москвы. После усиленной работы на солнце в течение дней десяти чувствовалась уже некоторая усталость, в особенности от высокой-температуры и пыли, которая проникала в одежду и садилась на инструментах; являлись недостатки и от неправильного питания и плохой воды. Невольно вспоминалось, что дальневосточные экспедиции оборудованы, несомненно, лучше и терпят, пожалуй, меньше неудобств, чем я при своих поездках по одной из центральных губерний Европейской России; невольно являлась мысль, что многие из моих товарищей профессоров отдыхают не в таких условиях, а где-нибудь в европейском курорте, и, вероятно, тратят меньше средств, чем я на научную, но утомительную работу».

Неоднократно Лейста арестовывали сотские прямо в поле, как подозрительную личность «до выяснения рода занятий». Он устал; ему невмочь было таскать на себе тяжелые инструменты. С 1909 года его в курских уездах уже не видели.

Однако накопился громадный материал (200 тысяч показателей, для чего пришлось выполнить 4121 наблюдение). Над его анализом Лейст работал несколько лет; он привлек все известные сведения о магнитных аномалиях других стран. Наконец, создана рукопись «Курская магнитная аномалия». Возиться с изданием ее у Эрнеста Егоровича уже нет сил; он передает ее академику П.П. Лазареву. Летом 1918 года больной уехал лечиться в Германию на курорт Наугейм-Бад. Он всегда так мечтал провести летние месяцы на курорте… Проклятое правило! У подлинного труженика на лечения и развлечения, которые он заслужил больше, чем кто-нибудь другой, время выпадает тогда, когда уж этого времени остается в самый обрез. В августе профессор умер.

Однако год-то шел — восемнадцатый. Лазарев, знавший Л.Б. Красина (он тогда был председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии), при встрече поведал ему о рукописи, о старике Лейсте и о курской загадке. Красин, имевший инженерное образование, тотчас смекнул, какое значение приобрело бы железорудное месторождение в центре молодой республики для налаживания и развития ее тяжелой промышленности. Последовала серия совещаний с учеными. Профессор А.Д. Архангельский подчеркнул, что гарантировать открытие нельзя, но Красина не смутил.