Конан "Классическая сага" - Роберт Говард

Он скромно поклонился и ушел. Конан хотел было потребовать, чтобы ему вернули свиток, но понял, что тогда все догадаются, кто он такой в действительности. Чтобы скрыть свое неудовольствие, он повернулся к Катигерну:

— Капитан, самое лучшее сейчас — выпить. Мы это заслужили, к тому же я не знаю наиболее подходящего способа промотать добычу.

— Ладно, — согласился Катигерн. — А завтра я доложу об убийстве викарию. Тебе, наверное, придется быть моим свидетелем.

— Разве цивилизация не похожа на преисподнюю? — спросил Конан. — Убил противника, защищаясь, — тут же пиши докладную какому-нибудь чинуше.

Поздно вечером, когда уже загорелись звезды, стражники из Вольного отряда с удивлением увидели, как их капитан и городской кузнец, обнявшись, поднимаются по крутой дороге на утес. Оба ревели во всю глотку, не одну, а сразу две песни — каждый свою.

Глава 7

ВИНО ИЗ КИРОСА

Спустя три дня Конан вместе с Ларом пришел домой к Амитис и застал там Рудабе.

— Здорово, сестра! — воскликнул мальчик. — Это наш новый кузнец, всемогущий господин Ниал. Он разрешает мне держать заготовку на наковальне, пока он кует. А сегодня он объяснил мне, как металл меняет цвет, когда нагревается или охлаждается. Я тоже буду кузнецом.

— Ты так добр, господин Ниал! — просияв, сказала Рудабе.

Конан взглянул на девушку, и глаза его вспыхнули жгучей голубизной. Рудабе была выше и несравненно красивей, чем другие заморийки; не из тех красавиц, что выбирают правители для своих сералей, но миловидная, румяная, с правильными чертами лица. Незамысловатого покроя туника и панталоны из грубой шерсти — повседневный наряд замориек — не могли полностью скрыть привлекательности округлых форм танцовщицы.

— Мама пересказала мне несколько историй с необыкновенными приключениями, которыми ты потчевал ее с братом. Твои повествования правдивы?

— Да, почти, — усмехнулся Конан. — Хотя хороший рассказчик должен кое-что приукрасить ради увлекательности. Не тебя ли я видел во время последнего богослужения танцующей перед Зацем?

— Да, меня, если ты был среди молящихся.

— Сейчас ты одета теплей, чем тогда.

Девушка улыбнулась, ничуть не смутившись.

— Верно. Но пусть тебя не обольщает мой храмовый костюм: я не хочу стать жертвой Заца за то, что доставила мужчине минутное удовольствие.

— Каждый, кто попытается скормить тебя этому раздувшемуся клопу, будет иметь дело со мной, — пробурчал Конан.

— Красивая и смелая речь, господин Ниал, но вряд ли ты сможешь изменить мою судьбу, если жрецы вынесут такое решение. — Девушка вздохнула. — Иногда мне кажется, что святые отцы доводят добродетель до степени порока, но, раз уж я сделала выбор, надо идти до конца.

— Когда истекает срок твоего служения?

— Через восемь месяцев.

— И что же потом? — расспрашивал Конан, пока Амитис расставляла тарелки с тушеным мясом.

— Выйду замуж за местного парня, надеюсь. Некоторые давно уже поглядывают на меня, но мне сейчас не до того. Храмовые обязанности поглощают меня целиком.

— В чем они состоят?

— Как старшая труппы, я возглавляю девушек в танцах и пении, учу новеньких. Вдобавок мы служим на побегушках у жрецов, делаем уборку в храмовых помещениях. Но и это еще не все. С тех пор как умер старый распорядитель собственностью, распорядительницей сделали меня. Жрецы не могли меж собой решить, кто из них подходит для этой должности, и потому все обязанности свалили на меня.

— Что ты делаешь как распорядительница?

— Я отвечаю за храмовое имущество, слежу, чтобы мозаика, мебель, священная утварь были в полном порядке. Вот почему я так редко навещаю маму.

— В дни посещения, наверное, ты ночуешь дома?

— Нет, до полуночи я должна возвратиться в храм.

Какое-то время Конан ел молча. Когда Амитис унесла тарелки и послала Лара за водой, чтобы вымыть посуду, Конан спросил:

— Ты была когда-нибудь в гостинице Бартейка в Кшесроне, Рудабе?

— Много лет назад, когда еще отец был жив, он брал нас туда с собой. Но я мало что помню.

— У них там сейчас новый арфист — говорят, очень хороший. Хочешь, я сопровожу тебя туда сегодня? К полуночи я доставлю тебя в храм.

Девушка опять вздохнула:

— Как бы мне этого хотелось! Но пока я служу в храме, мне запрещено отлучаться из Йезуда, разве что в сопровождении жреца. Меня высекут кнутом, если я нарушу это правило.

— Пойдем со мной! Надень плащ с капюшоном и не открывай лица. У девушки твоего возраста должна быть какая-то жизнь помимо работы.

— Ты искушаешь меня, господин. Я так мало знаю о внешнем мире. И все же…

Они долго еще так спорили, стараясь говорить как можно тише, и наконец Рудабе уступила.

— Погоди немного, — сказала она.

Когда Рудабе появилась вновь, она была закутана с ног до головы.

— Кром! — воскликнул Конан. — Ты похожа сейчас на стигийскую мумию. Что ж, пойдем, самая пора.

В обеденном зале гостиницы стоял гул. Конан испытующим взором окинул столы, чтобы убедиться, что ни ему, ни девушке ничто не угрожает, и провел Рудабе в затененный угол.

Стигийский ученый сидел за соседним столом, разложив свои таблички. За другим столом поблизости сидело несколько новоприбывших — гирканийцы в дорожных костюмах; штанины их были заправлены в сапоги, шапки с загнутыми краями, сшитые из овчины, прикрывали бритые черепа. Они шумно играли в кости, потягивая пиво из огромных кружек.

Из Турана, наверное, подумал Конан, во всяком случае, один из них, углубившийся в какие-то бумаги, точно был туранец. Туранцы, одна из ветвей гирканийского племени, считали себя наиболее цивилизованными и презирали родственных зуагиров, которые кочевали по бескрайним степям к востоку от моря Вилайет. Однако туранцы сохраняли многое от облика и повадок своих предков-варваров, общих и для них, и для кочевников-зуагиров.

Туранец, склонившийся над свитками, был невысокий, коренастый, с аккуратно подстриженной седой бородкой. Одет он был богаче, чем его спутники, короткие седые волосы покрывала черная бархатная, красиво расшитая жемчугом тюбетейка. Отодвинув в сторону тарелку с остатками пищи, туранец внимательно изучал разложенные на столе документы.

Конану показалось, что он где-то видел этого человека, однако не удавалось припомнить, где же именно и при каких обстоятельствах. Одно было ясно: в Йезуде он с ним не встречался, и потому можно было пока не думать о нем. Конан пощелкал пальцами, чтобы подозвать стоявшую за стойкой Мандану.

— Вина для меня и для госпожи, — вполголоса велел Конан. — Хорошего вина, а не вашей кислятины. Что ты можешь предложить?

Мандана, недружелюбно взглянув на закутанную в плащ фигуру, ответила:

— У нас есть красные нумалийское и иантийское и белое аккарийское.

— А что-нибудь получше у вас есть?

Мандана презрительно фыркнула:

— Да, мы держим бочонок вина из Кироса, но это для благородных господ. Тебе не по карману.

— Не твоя забота считать деньги у меня в кошельке, — отрезал Конан, высыпая на стол пригоршню серебряных монет. — Принеси лучшего вина.

Мандана ускользнула. Теперь у Конана вдоволь было денег: пока Парискас болел, накопилось много заказов, и заказчики щедро платили за то, чтобы работа была сделана вне очереди. Эти чаевые значительно превышали жалованье, которое платили Конану жрецы.

Вскоре два кубка с золотистым киросским уже стояли на столе. Конан, вместо того чтобы залпом выпить вино, как он делал обычно, вдохнул в себя изысканный аромат, подражая цивилизованному обычаю, и выпил не спеша, смакуя каждый глоток. Хотя Конан легко относился к деньгам, вино это стоило так дорого, что киммерийцу хотелось растянуть удовольствие.

— Какое чудесное вино! — прошептала Рудабе, которая пила чуть приподняв край капюшона. — В жизни ничего подобного не пробовала.

— Я знал, что тебе понравится, — откровенно заявил Конан. — Как у вас там в хра… то есть там, где ты работаешь, насчет интриг?

— Что-то затевается, — задумчиво, тихим шепотом ответила девушка. — Мой хозяин заговорил об очищении неспроста: он слов на ветер не бросает. Он вынашивает какой-то ужасный замысел и намекает, что вскоре осуществит его — возможно, через месяц.

Конан, наклонившись к ней, прошептал:

— Что он за человек, ваш Верховный Жрец?

Рудабе чуть заметно вздрогнула.

— Все его боятся, — призналась девушка. — Это жестокий надсмотрщик, верный своим правилам; он не знает жалости, если уверен в своей правоте, — а в правоте своей он уверен всегда.

Конан, сузив глаза, пристально взглянул на Рудабе.

— Интересно, что он затевает?

— Не знаю. И потом, визит этих… — девушка кивнула в сторону стола, за которым сидели посетители в овчинных шапках и седобородый мудрец в унизанной жемчугом тюбетейке.