Виолетта - Исабель Альенде

жизнерадостной Уллы не было, в отличие от Фани, ни малейшей склонности к политическим или экзистенциальным кризисам.

Долгая разлука стирает очертания и окраску воспоминаний. У меня сохранились письма и фотографии норвежской семьи Хуана Мартина; мы болтаем по телефону, он приезжал ко мне в последние годы, когда у меня уже не было сил для долгой поездки, но, думая о моем сыне, я не могу с точностью вспомнить его лицо или голос. Годы, прожитые на севере, отдалили его от родины, и сейчас он кажется мне таким же иностранцем, как Улла и их дети. Ему куда лучше живется в своей мирной приемной стране, чем в безумии нашей. Говорят, в Норвегии самые счастливые люди на свете. Я привыкла любить Хуана Мартина и его семью издалека, не питая никаких надежд. Теоретически я скучаю по большой семье, такой, какая была у моих дедов или родителей, по воскресным обедам, на которые все собирались в Большом доме с камелиями, по ощущению безопасности в тесном, сплоченном мирке, но поскольку у меня самой ничего подобного не было, на самом деле мне это не так уж необходимо.

Тем временем у Хосе Антонио обнаружились признаки деменции. Он перенес несколько легких инсультов, у него было слабое сердце и высокое давление, к тому же начала развиваться глухота — словом, тысяча хворей, которые вдруг обострились и в конечном итоге оторвали его от реальности. Симптомы начались задолго до официального диагноза; сначала он забывал дорогу домой, не мог вспомнить, что ел на обед, мог заблудиться в квартире и не помнил, кто он такой.

— Ты Хосе Антонио, мой муж, — повторяла ему мисс Тейлор, показывала альбомы с фотографиями и рассказывала о его жизни, стараясь сделать эти истории как можно живее и красочнее, чтобы вспоминалось приятное, но все без толку, он ничего не запоминал.

Он начал бояться Криспина, ему казалось, что тот может его сожрать; у собаки действительно был грозный вид, притом что она была кроткой, как кролик, и прожила с нами много лет. Самым мучительным в состоянии Хосе Антонио был страх. Его пугал не только Криспин, он боялся остаться один, боялся, что его. отправят в дом престарелых, что кончатся деньги, случится пожар или еще одно землетрясение, что в еду подсыплют яд, что он умрет. Мисс Тейлор он узнавал, но регулярно спрашивал, кто я такая и почему ежедневно сажусь с ними за стол, если меня не приглашали. Однажды вышел из квартиры голый, в шляпе и с тростью; спустился на первый этаж и неспешным шагом двинулся по улице. Его привели назад сердобольные соседки, не дожидаясь вмешательства полиции.

— Я шел в банк, чтобы снять свои деньги, пока их не украли, — пояснил он свою дикую выходку.

Мы с мисс Тейлор очень переживали, что болезнь так изменила Хосе Антонио, зато вы с Этельвиной воспринимали его превращение как нечто вполне естественное. Вы сотню раз отвечали ему на один и тот же вопрос, утешали, когда он начинал плакать без причины, отвлекали от кошмаров. Тебя он кое-как узнавал, считал, что ты его внук, и злился, когда появлялся Хулиан Браво, твой законный дедушка.

Несколько лет спустя Криспин также стал жертвой слабоумия. Ты отказывался в это верить, Камило, но так оно и было. Животные тоже теряют рассудок. Подобно Хосе Антонио, собака могла заблудиться в собственной квартире, забывала, что поела, лаяла без всякой причины, уставившись в пустую стену, пугалась включенного пылесоса, а меня не узнавала. Добрейший Криспин, который раньше приветствовал меня затейливым танцем, под конец жизни рычал, когда я входила в дом.

Брат умер в возрасте восьмидесяти лет, из которых более четырех провел в ином измерении. В последнее время он не знал ни покоя, ни радости, мы редко слышали его звучный смех. Нежности в нем тоже не осталось, потому что он разучился взаимодействовать с окружающими; злился на мисс Тейлор, отталкивал ее, оскорблял, употребляя выражения, которые никогда раньше ни с кем себе не позволял. Когда-то он был высоким и крепким, но слабое здоровье превратило его в худенького старичка; благодаря этому нам удавалось с ним справиться, когда он становился агрессивным и лупил палкой каждого, кто осмеливался к нему приблизиться. Его глаза утратили блеск и ясность, он сделался капризным ребенком. Жена терпела его выходки с присущей ей британской выдержкой; она говорила, что это не тот мужчина, который десятилетиями преследовал ее с упорством пылкого влюбленного и обожал как самый верный из мужей. Она хотела помнить его таким, а не сварливым старикашкой, в которого он превратился.

Умирал Хосе Антонио тяжело, смерти он боялся и отражал ее натиск в течение долгих недель. Мы все страдали в те дни, дышал он с великим трудом, из груди вырывалось хриплое бульканье, он бился, жаловался и кричал, пока не пропал голос. Когда он в изнеможении сдался, все почувствовали облегчение, но, увидев его холодным и твердым, с лицом желтоватого оттенка, я ощутила глубочайшее потрясение — столько значил он в моей жизни и стольким я была ему обязана. Я почти не поддерживала связь с остальными четырьмя братьями, которые умерли несколькими годами раньше, но Хосе Антонио был раскидистым деревом, которое с самого моего рождения обеспечивало мне защиту и тень; он взял на себя заботу обо мне с того далекого утра, когда я обнаружила отца в библиотеке.

Год спустя настала очередь Джозефины Тейлор, которая ушла воспитанно и сдержанно, как вела себя при жизни. Она не хотела никого обременять. Некоторое время боролась с раком, который, по ее словам, развился на месте некогда удаленной опухоли размером с апельсин. Вряд ли такое возможно, поскольку апельсин ей удалили в молодости, а раком она заболела спустя полвека. Она могла бы пройти курс химиотерапии, но решила, что без Хосе Антонио ее жизнь утратила всякий смысл и к своим восьмидесяти шести годам она слишком устала. Мне кажется, что я вижу ее такой, какой она была в те последние дни, маленькой старушкой из сказки, старомодной, сентиментальной, сидящей у окна с книгой, которую читать уже не могла, с Криспином у ног.

Ты наверняка помнишь тот день, Камило, ты видел его в кошмарах, просыпался в горьких слезах, и единственное, что мог произнести, было имя мисс Тейлор — так ты всегда ее называл. В тот день ты вернулся из школы оборванный, потный и грязный, как обычно; бросил сумку на пол и помчался к Криспину, удивленный, что пес не вышел тебя встретить. Ты искал его, звал. Мы