Новеллы - Луиджи Пиранделло

Этот фрак был предназначен для свадебного торжества и вот теперь он предстанет в нем перед лицом смерти. Что делать? Подняться в таком виде? Вернуться домой?

Он подобрал цветы и зелень и растерянно протянул их привратнику.

— Будьте добры, подержите, пожалуйста. — И вошел в дом. Попытался взбежать по лестнице; первый пролет одолел без труда. Но на последней площадке (черт бы побрал этот жилет!) ему не хватило дыхания.

Он вошел в гостиную и сразу заметил какое–то замешательство среди собравшихся — как будто при его появлении кто–то быстро ушел или внезапно оборвалась оживленная беседа.

Сильно смутившись, Гори Остановился в дверях и обвел комнату растерянным взглядом. Он был один среди неприятельского лагеря. Все — важные господа, родственники и друзья жениха. Вон та старуха, должно быть, его мать. Вот эти две старые девы, наверное, сестры или кузины. Он неловко поклонился. (О Господи! Опять фрак!) Согнувшись, как будто бы его ударили в живот, он быстро огляделся — не услышал ли кто легкого треска. Да, снова этот проклятый шов под мышкой! Никто не ответил на его поклон, как будто серьезность момента не допускала даже легкого кивка. Какие–то люди (наверное, близкие друзья) растерянно толпились вокруг одного из мужчин. Гори присмотрелся, и ему показалось, что это сам жених. Он облегченно вздохнул и поспешил к нему:

— Синьор Грими...

— Мигри, к вашим услугам.

— Ах, Мигри! Ну, конечно! То–то я думаю... Грими, Митри, Грити... и не догадался, что просто Мигри! Простите... Я профессор Фабио Гори... вы, может быть, припомните... мы встречались...

— Очень рад, но... — прервал тот, высокомерно и холодно взглянув на него; затем внезапно вспомнил: — А, Гори... ну как же. Вы, должно быть... ну, так сказать, виновник... косвенный виновник этого брака. Да, брат говорил мне...

— Простите, простите? Как вы сказали? Значит, вы брат синьора?..

— Карло Мигри, ваш покорный слуга.

— Очень рад, очень рад... Вы так похожи, черт возьми! Прошу простить меня, синьор Гри... Мигри, да. Но этот гром среди ясного неба... К сожалению, я... то есть я, к сожалению, не... ну, не то чтобы виновник... косвенно... так сказать, косвенным образом способствовал, это–да...

Мигри не дал ему кончить.

— Разрешите представить вас моей матери, — сказал он, вставая.

— Почту за честь...

Они подошли к канапе, половину которого занимала очень толстая старуха в черном платье. Из–под черного чепца выбивались пушистые седые волосы. Лицо у нее было плоское, желтоватое, словно пергамент.

— Мама, это синьор Гори. Ну, тот самый, знаешь... который устроил брак Андреа.

Старуха подняла тяжелые, сонные веки. Ее тусклые, невыразительные глаза приоткрылись по–разному — один больше, другой чуточку меньше.

— Видите ли, я... — пробормотал учитель, осторожно кланяясь, — я... не то чтобы устроил... как бы это сказать... Я просто...

— Рекомендовали гувернантку для моих внуков, — прогудела старуха. — Да, так будет вернее.

— Видите ли... — лепетал Гори. — Зная достоинства и скромность синьорины Рейс...

— О, превосходная девушка, ничего не скажешь! — согласилась старуха, медленно опуская веки. — Поверьте, мы все чрезвычайно сожалеем...

— Такое несчастье! И так внезапно! — воскликнул Гори.

— На все воля Божья... Гори взглянул на нее.

— Жестокий рок...

Затем, оглядев гостиную, он спросил:

— А... где синьор Андреа?

Брат жениха ответил ему с притворным равнодушием:

— Не знаю... только что был тут. Наверное, пошел приготовиться.

— О! — воскликнул Гори, внезапно оживившись. — Значит, свадьба все–таки состоится?

— Нет! Что вы говорите?! — вскочила ошеломленная старуха. — О Господи Боже! Когда в доме покойница! О–о–о!

— О–о–о, — вторили потрясенные старые девы.

— Он готовится к отъезду, — сказал Мигри. — Сегодня они должны были уехать в Турин. У нас фабрика в тех краях, в Вальсангоне. Его присутствие необходимо.

— И... он уедет? — спросил Гори.

— Это необходимо. В крайнем случае завтра. Мы настояли на этом. Совершенно очевидно, что его дальнейшее пребывание здесь было бы неприличным.

— Для нее... конечно... — прогудела старуха: — Злые языки...

— Вот именно, вот именно, — подхватил Мигри. — И потом — дела не ждут. Этот брак был несколько...

— Необдуманным, — подсказала одна из старых дев.

— Ну, скажем, несколько поспешным, — постарался смягчить Мигри. — Теперь судьба обрушила на них этот удар, как бы для того, чтобы дать время... вот именно, чтобы дать время подумать. Траур, знаете ли... и, таким образом, можно будет здраво рассудить, обдумать со всех сторон...

Гори онемел. Эти слова, все эти осторожные недомолвки, раздражали его совсем как тесный фрак, лопнувший под мышкой.

Потяни чуть–чуть — и все расползется по швам. Вот так же, как может оторваться рукав, стоит только дернуть — и сразу прорвется наружу все лживое лицемерие этих господ.

Гори почувствовал, что не может вынести ни минуты больше. Особенно раздражало его белое кружево у ворота старой синьоры. Такое кружево почему–то всегда напоминало ему о неком Пьетро Карделло, который держал галантерейную лавку в его родной деревушке; у него еще была огромная шишка на затылке... Гори чуть было не фыркнул, но вовремя сдержался и глупо вздохнул:

— Да... Бедная девушка!

Посыпались соболезнования. Тут он внезапно пришел в себя и раздраженно спросил:

— Где она? Можно ее видеть? Мигри показал ему дверь:

— Вот сюда, пожалуйста.

И Гори выскочил из комнаты.

На белой кровати лежало вытянутое, окоченевшее тело. Огромный туго накрахмаленный чепец, закрывал волосы покойной.

Войдя, Гори увидел только это. Раздражение его росло, он был смущен, подавлен, ошеломлен, голова у него кружилась; и печальное зрелище не растрогало, а скорее раздосадовало его. Какая нелепость! Какой жестокий, бессмысленный предрассудок. Нельзя, черт побери, ни в коем случае нельзя так оставить.

Неподвижность умершей казалась ему намеренной, словно бедная старая женщина в огромном накрахмаленном чепце нарочно вытянулась тут, на кровати, чтобы хитростью лишить счастья собственную дочь. Гори захотелось крикнуть:

— Встаньте! Встаньте, бедная моя синьора! Сейчас не время для таких шуток!

Чезара стояла на коленях у кровати. Она вся сжалась и уже не плакала, как будто оцепенела в безнадежном, немом отчаянье. В ее черных растрепанных волосах с вечера торчали бумажные папильотки.

Но даже тут он почувствовал не жалость, а скорее досаду. Главное сейчас — поднять ее с пола, вырвать из этого оцепенения. Он не даст судьбе сломить ее. Судьбе, которая так подло играет на руку всём этим лицемерным господам в гостиной! Нет, не даст! Все готово! Те господа пришли во фраках, как он, пришли на свадьбу! Нужно только, чтобы у кого–нибудь хватило воли поднять эту несчастную девушку, повести ее, потащить вот так, почти без сознания, только бы свадьба состоялась сегодня. Иначе она погибла.

Не так это легко — противопоставить свою волю враждебной воле всех этих людей. Но когда Чезара едва заметно шевельнула рукой и сказала ему, не поднимая головы: «Видите, учитель?» — Гори не вытерпел.

— Да, дорогая, да, — закричал он так громко и сердито, что девушка вздрогнула. — Только ты встань! Я не могу опуститься на колени!, Ты сама встань! Вставай! Ну, живо! Сделай это для меня!

Его тон ошеломил Чезару. Невольно она стряхнула оцепенение и с ужасом посмотрела на него.

— Зачем? — спросила она.

— Вот зачем, дорогая... только ты сперва встань. Говорю тебе, я не могу опуститься на колени! О Господи! — повторил Гори.

Чезара поднялась. Она взглянула на тело матери и страшно зарыдала, закрыв лицо. Но Гори схватил ее за руку и стал яростно трясти, волнуясь еще больше, чем прежде.

— Не надо! Не надо! Не надо! Потерпи, дорогая! Послушай, что я скажу!

Она посмотрела на него, с трудом сдерживая слезы, и спросила:

— Как же мне не плакать?

— Сейчас не надо плакать. Не время сейчас плакать, — сердито говорил Гори. — Ты теперь одна и должна о себе позаботиться. Понимаешь? Сама должна о себе позаботиться. Сейчас, вот сейчас! Собери все свое мужество. Стисни зубы и делай, как я скажу.

— Что мне делать?

— Ничего особенного. Сперва вынь бумажки из волос.

— Господи Боже мой! — простонала она, снимая папильотки дрожащими пальцами. Гори не давал ей опомниться:

— Вот молодец! Теперь иди к себе, надень скромненькое платье, шляпку надень, и мы поедем.

— Куда мы поедем?

— В мэрию, дорогая.

— Господи, что вы говорите!

— Я говорю: мы поедем в мэрию, зарегистрируем брак, а потом — в церковь. Свадьба будет сегодня. Иначе ты погибла. Видишь, как я для тебя нарядился? Фрак надел! И я буду свидетелем, как ты хотела. Оставь ненадолго свою бедную маму. Ее ты не оскорбишь. Она сама хочет, чтобы ты это сделала. Твоя мама хочет! Послушай меня, ступай оденься, а я пойду и все приготовлю.