Кыся - Владимир Кунин

— Прелестный ответ, — улыбнулся фон Тифенбах. — Да! Я позволил себе пригласить на ужин еще и свою дочь с ее мужем. Надеюсь, вы не против? Тем более, что Таня до сих пор с ними незнакома. Они приедут прямо в «Тантрис». Им очень полезно изредка общаться с интеллигентными людьми.

Таня и профессор поспешили заверить Фридриха в том, что они этому очень рады, а я, безоговорочно поверив в Танину искренность, сильно усомнился в правдивости профессора. Что-то в интонациях фон Дейна дало мне право заподозрить его в легкой и вежливой нечестности.

И еще одно немаловажное и случайное наблюдение! При упоминании о приглашении дочери Фридриха и ее мужа затылок герра Франца Мозера сказал мне гораздо больше, чем если бы я сейчас смотрел ему в глаза. Но в глаза я ему посмотреть не мог, так как сидел сзади, между Таней и Фридрихом. Да мне это и не нужно было…

Глядя в затылок Мозера, уверенно ведущего машину по сверкающему огнями вечернему Мюнхену, я вдруг почувствовал странную, неясную, недобрую связь между Мозером и мужем дочери Фридриха, которого я никогда не видел…

— Фолькмар, вы еще не были с Таней в «Тантрисе»? — спросил Фридрих фон Тифенбах.

— Нет, туда мы еще не добрались…

— Какое счастье! Значит, для Тани и Кыси я буду первооткрывателем этого роскошно-мещанского чуда света, этого парадиза нуворишей, заезжих голливудских гастролеров и членов королевских фамилий карликовых государств третьего сорта. Во всем мире ресторанов «Тантрис», кажется, всего четыре… Не помните, Фолькмар?

— По-моему, пять.

— Небольшая разница. Так вот, эти рестораны сами выращивают для себя продукты, скот, сами добывают в морях рыбу, лангустов, сами возделывают поля… Все для себя делают сами! Поэтому цены у них невообразимые, а тарелки такие огромные, что каждая из них могла бы служить взлетно-посадочной площадкой для среднего вертолета. Так что, Таня и Кыся, приготовьтесь к ресторанному аттракциону. Это такой «Диснейленд» для богатых взрослых идиотов. Но вкусный «Диснейленд»… Франц!

— Слушаю вас, герр фон Тифенберг, — откликнулся Мозер.

— Вы предупредили администрацию «Тантриса», что если в зале будет хоть один репортер — я подам на них в суд?

— Предупредил.

— Превосходно, — сказал Фридрих и добавил, обращаясь к Тане и фон Дейну: — А то стало противно выходить из дому! Мне абсолютно все равно, что обо мне напишут в очередной раз, и как я буду выглядеть на фотографии, напечатанной, предположим, в «Бильде». Но сегодня со мной вы — Таня, и вы — Фолькмар, и мне совсем не хотелось бы, чтобы эти жалкие людишки трепали ваши имена в своих косноязычных репортажах.

— Не думайте об этом, Фридрих, — очень серьезно сказала Таня. — Мое знакомство с вами, как и ваша дружба с Фолькмаром — делают нам честь, которой мы рады гордиться.

Фон Тифенберг всплеснул руками и спросил меня:

— Кыся! В России все такие женщины, как Таня?

Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к «Тантрису»…

В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте Науки с ее хозяином и шеф-поваром Суреном Гургеновичем, где я частенько промышлял жратву для себя и для случайных приятельниц-Кошек, конечно, ни в какое сравнение с таким рестораном идти не могла! Как бы там Сурен Гургенович ни тужился…

Один подъезд к «Тантрису» чего стоил! В маленьком дохлом закутке, рядом с широченной и прекрасной Леопольдштрассе — главной улицей Швабинга — одного из самых престижных районов Мюнхена, стояло специально выстроенное здание ресторана «Тантрис» со своей автомобильной стоянкой.

Въезд на стоянку и вход в «Тантрис» был «украшен» группой огромных, величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.

Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот поход в «Тантрис», Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень плохо исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих там на соборе Парижской богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных рыл в одной большой книге про Францию.

…То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий переход в другой жизненный ранг, то ли мое неподтвержденное и подозрительное «открытие» Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудившееся мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то ли все вместе взятое, помноженное на дикую нервную усталость от напряженно прожитого дня, но к «Тантрису» я уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы мелко дрожали, уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами пробегал холодок, а клыки обнажались сами собой…

А тут эти мерзкие и страшные чудища с крыльями!

В тот момент, когда мы все вышли из машины, из-за этих жутких французских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какой-то тип и сдавленным голосом вопит:

— Фон Тифенбах!..

Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками поднимает на уровень своего лица какое-то оружие, что-то сверкает молнией, и я, ослепленный вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу, как тогда на автобане — на Алика и его бесшумный пистолет!..

Я лечу вперед всеми четырьмя лапами, с когтями, выпущенными на всю длину, с одной мыслью в воспаленном мозгу: «Не промахнуться!.. И сразу задними лапами — по горлу!.. По горлу!!!»

Но уже в воздухе я натыкаюсь на что-то металлическо-стеклянно-пластмассовое, успеваю передней лапой располосовать этому типу шею, а правой намертво цепляюсь за его одежду…

Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чем-то вроде этого, падает на камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла, хруст пластмассы, панический визг этого типа, и Танин истошный крик по русски:

— Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..

А у меня в глазах автобан, Водила с пулей в животе, залитый кровью Алик, и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать смертоносные вспышки…

Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня от этого визжащего болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку фотоаппарата за выстрел из пистолета…

Силы меня покидают, и я бессильно повисаю в Таниных руках как мокрая тряпка.

С разных сторон одна за другой следуют еще несколько таких вспышек, но я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что фон Тифенбах забирает меня у Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.

А в это время разражается скандал с репортерами, профессор фон Дейн грозится вызвать полицию, а Фридрих еще ласковее прижимает меня к себе и тихо шепчет мне на ухо:

— Успокойся, Кыся… К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто меня еще никто никогда не защищал. Ты — первый… Это из области — «Своих не закладывают…», да, Кыся?

— А черт его знает, из какой это области!.. — я все никак не могу придти в себя.

Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана «Тантрис» и ждали дочь Фридриха и ее мужа. Они опаздывали.

Скандал у входа в ресторан был замят. Фоторепортеры принесли герру Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах — свои соболезнования по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Пострадавший прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарно-торгашескими интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая, и что он теперь будет без нее делать, он понятия не имеет…

Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на тысячу марок, тот схватил этот чек так, что сразу стало ясно: его камера стоила раза в три меньше.

За столом я сидел со всеми — на высоком детском стуле. Таким образом я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы там хоть что-нибудь было!

Из-за соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным раздражением, а потом узнали Фридриха, и между собой стали тихо говорить про него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!

Счастье, что никто из моих этого не слышал. Это мог услышать только я, но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.

— Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах, говорили за одним столом.

— Посмотрите, во что он одет?! Это при его-то миллионах?! — говорили за другим столом. — Жалкий фигляр…

— Пусть это прозвучит кощунственно, но сегодняшние потомки наших древних германских аристократических родов — вырожденцы! Достаточно посмотреть на этого старого плейбоя — фон Тифенбаха! — злобствовали за третьим столом.

— Слушайте! Но ведь это же тот самый Русский Кот, которого еще вчера рекламировали газеты и телевидение!..

При всех предыдущих перешептываниях я сидел на своем стуле как изваяние — не шевельнув ни ухом, ни кончиком хвоста. Но последняя фраза Человека, говорившего обо мне, автоматически повернула меня в его сторону. Еще Шура говорил, что испытание славой и популярностью — самое тяжкое испытание…