Элементарно, Ватсон! - Лори Кинг

Когда Джен училась в колледже, друг убедил ее прочесть «Собаку Баскервилей», и вскоре она приобрела полное собрание сочинений Дойла. Хотя с другом в итоге пришлось расстаться, любовь к Шерлоку Холмсу с годами лишь крепчала, и Джен считает, что произведения Конан Дойла не только повлияли на ее собственные книги, но заложили основу развернутой ею пропаганды улучшения общественной криминалистики. В 2006 году Берк создала некоммерческую организацию, занимающуюся поддержкой общественных криминалистических лабораторий в Соединенных Штатах.

Ключевая улика

Жаклин Уинспир

Мальчик был болен. Он знал об этом, и тот факт, что школьная надзирательница отправила его домой — а надзирательница поступала так лишь в исключительных случаях, — свидетельствовал о том, что его кончина неизбежна. Пятна на груди зудели сильнее, чем сыпь от давленых плодов шиповника, которые Вестон — крысеныш Вестон — как-то насыпал ему за шиворот. Всю латынь и алгебру мальчик чесался. А после ленча пятна появились на ногах и над воротником школьного блейзера, васильково-синего с черным. На географии мальчик чихал и кашлял и в конце концов обессиленно опустил голову на парту, словно моля о пощаде. Но все же в школе было лучше, чем дома, где его ждали лишь мать, тетя Этель и бабушка. Изредка к ним заглядывал дядя Эрнест, который говорил исключительно о деньгах и о том, во сколько ему обходится содержание семьи. Мальчик вздохнул и снова закашлялся. Путь от школы до дома был неблизкий, но никто не предложил проводить его. Предполагалось, что он будет вести себя как истинный англичанин, а у истинных англичан не дрожит верхняя губа, даже если на ней расцвело огромное зудящее пятно. Когда он доберется до дома, мать отправит его в постель, и этим дело кончится. Однако и школа не оставит его в покое: ему будут приходить завернутые в коричневую бумагу посылки с домашним заданием. Из всего класса мальчик заболел корью предпоследним, а потому знал, чего ждать.

Капельки пота катились по лбу и ручейками сбегали за воротник, к водосточному желобу позвоночника. Уже недолго, подумал мальчик. Потер глаза, из которых текло так же сильно, как из носа, и покачнулся. Его лихорадило. Он остановился на Маргарет-стрит, пытаясь собраться с силами, чтобы преодолеть последние полмили, и внезапно услышал болезненно громкие голоса. Сначала мальчик подумал, что это галлюцинация, и приложил руку к уху. Да, явно имела место какая-то ссора, и происходила она на верхнем этаже одного из трехэтажных однотипных домов, выстроившихся по обе стороны улицы. Мальчик потряс головой, чтобы очистить сознание, подавленное забитыми синусами. Доносившиеся откуда-то сверху и слева голоса стали громче, и, подняв голову и прищурившись, мальчик различил силуэты мужчины и женщины в окне соседнего дома. Один из людей поднял руку, однако из-за температуры окружающий мир казался мальчику несвязным и он не мог понять, принадлежала ли эта рука мужчине или женщине, да и рука ли это была вообще. Голоса сорвались на крик.

— Вы просто жиголо, вор и… и… отъявленный мерзавец! Хотела бы я никогда вас не встречать!

— Кто бы говорил, мадам, кто бы говорил.

— Не «мадамкайте» мне, вы, скотина!

Мальчик прищурился еще сильнее и сдвинул на затылок школьную шапочку. От нее чесался лоб. Какая глупость в его возрасте носить эти английские шапочки. Усталость накатывала на мальчика, словно волны на морской берег, и он вспомнил океан — представил, как прохладная вода смыкается над его головой, омывает пылающую зудящую кожу. Как же все чешется! Затем раздался вопль. Такой громкий, что его должны были слышать во всей округе. Но больше на улице никого не было, хотя в этот самый момент откуда-то выскочил новенький автомобиль и понесся к мальчику, чудом разминувшись с запряженной лошадью тележкой уличного торговца. Тогда-то мальчик и услышал выстрел. Бах! Бах! Затем все стихло, никто больше ни кричал. И тени тоже исчезли.

— Свалился прямо передо мной, миссус. Спасибо, знал, где живет: сразу сказал мне адрес. Правда, пришлось встряхнуть его маленько. Похоже, это корь. Препакостная штука. Сам переболел в детстве.

Торговец помог мальчику зайти в дом, где его подхватила мать. Она сунула в руку торговцу несколько монет, и тот, услышав ее голос, поднял глаза.

— Далековато забрались от дома, миссус.

— Теперь наш дом здесь, сэр. Спасибо, что помогли моему сыну… А сейчас мне нужно уложить его в постель.

Она закрыла дверь и вместе с тетей мальчика — отца у него не было — отвела сына наверх, в его комнату, окна которой выходили на улицу. Сняв школьную форму, женщины уложили больного в постель, вымыли теплой водой с карболовым мылом и смазали багровую сыпь каламиновым лосьоном, после чего послали за доктором. Мальчик почти ничего этого не запомнил, хотя позже, идя на поправку, вспоминал свои попытки объяснить, что на Маргарет-стрит кого-то застрелили. Его слова лишь убедили мать и тетю в серьезности болезни и напомнили об опасностях, которые таит в себе детская корь — и которых, вне всякого сомнения, удалось бы избежать, останься мать с сыном в Америке. В конце концов, на дворе стоял двадцатый век, и Лондон казался не самым лучшим местом для возвращения из-за Атлантики, несмотря на поддержку жившей здесь семьи. Лишь по истечении нескольких дней болезнь превратилась в источник скуки для мальчика и легкое неудобство для его матери и тети.

— Он идет на поправку, но продолжает твердить про выстрел на Маргарет-стрит. Торговец сказал, что он упал после того, как автомобиль издал хлопок и лошадь шарахнулась в сторону. Больное сознание вполне могло принять этот хлопок за выстрел.

Тетя вернулась с прогулки по магазинам, подготовившись к жалобам матери.

— Это удовлетворит его интерес к убийствам, Флоренс. — Она положила на стол завернутую в коричневую бумагу книгу.

— «Шерлок Холмс»? — спросила мать, слегка приподняв брови. — Не уверена, что учителя в школе одобрят. И у него полно домашних заданий — сама знаешь, он не должен отстать.

— Он способный ученик, и легкое чтение только пойдет ему на пользу. Полагаю, в вопросах лечения медсестра разбирается лучше, чем учителя.

— Хм-м-м, — задумчиво протянула мать мальчика. — Что ж, отнесу книгу наверх вместе с чаем.

Переворачивать страницы оказалось нелегко: мать настояла, чтобы он надел белые хлопковые перчатки. Эти перчатки помогали защитить кожу от попыток расчесать пятна, которые, подсыхая, зудели все сильнее. Каламиновый лосьон облегчал зуд — мать уже отправила служанку за двумя новыми бутылками, — и врач посоветовал принимать горячие ванны с большим количеством английской соли. Тем не менее однажды мальчик в расстроенных чувствах сорвал перчатки и до крови расчесал лоб. Теперь он послюнявил хлопковый палец и теребил страницу, пока та не перевернулась.

Без сомнения, приключения Шерлока Холмса позволяли немного отдохнуть от елизаветинских писателей, которых мальчик проходил в школе, хотя ему и нравилась ритмичность старого английского языка Шекспира, сэра Филипа Сидни и Кристофера Марлоу. Больше всех мальчик любил Сидни. Он сам считал себя немного поэтом и даже поклялся, что еще до совершеннолетия опубликует свои работы. Он представлял, как сидит в обшитом дубовыми панелями кабинете в кентском Пензхерст-Плейс, где Сидни сочинял своей возлюбленной письма в стихах. Современники говорили, что не было человека благороднее Сидни, а мальчик считал, что благородство — сама по себе достойная цель, ведь он хотел стать истинным благородным англичанином. И писать романтические поэмы о любви, как Сидни. Однако он отвлекся от Шерлока Холмса. Мальчик вернулся к книге, но мысли его продолжали блуждать, вновь и вновь возвращаясь к тому, что он видел и слышал, когда шел больной из школы. Была ли это игра его воображения? Действительно ли он слышал ссору между мужчиной и женщиной — любовниками, в чем он теперь не сомневался? Мальчик полагал, что, окажись на его месте Холмс, великий сыщик пробормотал бы: «Игра началась».

В ходе каждой болезни случается поворотный момент, когда худшее уже позади, но здоровью еще только предстоит восстановиться. Особенно это состояние угнетает молодых людей, которые жаждут развлечь себя в долгие часы выздоровления. Зудящая кожа по-прежнему доставляла дискомфорт, однако теперь мальчика охватил зуд иного рода. Он желал событий, желал чего-то более увлекательного, нежели шаги на лестнице, возвещавшие приход матери с завтраком, ленчем, чаем или ужином. Она полагала, что, оставаясь в одиночестве, ее сын читал, писал или спал, и до определенного момента это соответствовало действительности. Однако теперь он хотел размяться. И удовлетворить свое любопытство.