Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

Пришел бы дух к последнему покою

И отдохнул бы у Твоих дверей.

Мать Мария перевела на французский язык советские военные и патриотические песни, и их тайком пели все заключенные. Вот что рассказывала впоследствии одна из них:

Мать Мария поступила в Равенсбрюк, где находилась и я, парижским транспортом; в тот период мы много раз пытались переводить наши песни на французский язык, чтобы заключенные из Франции могли петь их с нами. Этим занималась Софья Бергольц, она живет сейчас в Париже. Переводы у нее были точные, но рифма отсутствовала. И тогда «маленькая Симон», тоже француженка, сказала мне, что в 21-м блоке есть монахиня среди француженок, которая хорошо говорит по-русски и складывает стихи. Вместе с Симон мы пошли к матери Марии. Она действительно охотно перевела на французский язык наши песни «Тишину» и «Катюшу». Переводы песен у матери Марии были очень удачными, и француженки вместе с нами могли петь эти песни. Что еще можно добавить о ней?… Она была очень доброй, ухаживала за больными, делилась скудным пайком со слабыми. Она иногда читала стихи и собственные, и Александра Блока…

Это свидетельство кажется особенно важным. Стихи Блока поддерживали в ней последние силы, они помогали выжить и ей, и ее подругам по несчастью в том аду, в котором они оказались… Стихи любимого поэта.

Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной —

В твоей тоске, о, Русь!

И даже мглы – ночной и зарубежной —

Я не боюсь…

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль…

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль…

Мудрая, прожившая нелегкую жизнь, эта доброжелательная женщина давала своим подругам бесценные советы, подкрепленные, увы, собственным горьким опытом:

– Никогда, никогда, что бы ни случилось, нельзя покидать свою Родину! Нельзя! Вот как получилось у меня: Родина в несчастье, а я не могу помочь!

И вновь в жутких лагерных бараках звучали гениальные блоковские строки, произносимые русской монахиней. Разве существовало на свете что-то большее, что так неотвратимо ложилось на день сегодняшний и давало такую веру в скорую грядущую победу!

Опять над полем Куликовым

Взошла и расточилась мгла,

И, словно облаком суровым,

Грядущий день заволокла.

За тишиною непробудной,

За разливающейся мглой

Не слышно грома битвы чудной,

Не видно молньи боевой.

Но узнаю тебя, начало

Высоких и мятежных дней!

Над вражьим станом, как бывало,

И плеск, и трубы лебедей.

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем.

Теперь твой час настал. – Молись!

В Равенсбрюке верующие женщины тайком отмечали церковные праздники (все виды праздников, в том числе религиозных, в лагере были запрещены). Вот и 16 апреля, в день православной Пасхи 1944 года, мать Мария украсила окна своего барака художественными вырезками из бумаги (технику вырезки силуэтов матушка не забывала до последних дней). Этим она хоть немного смогла создать праздничное настроение у своих подруг по заключению.

Удивительная узница старалась ни минуты не бездействовать. Она много вышивала, меняя хлеб на нитки и лоскутки. Опять же выменивала свои вышивки на хлеб, и тут же уносила его в русский барак.

И в заключении она продолжала писать стихи, но они, к сожалению, не сохранились. Больше в этом смысле повезло вышивкам…

У ее друга по лагерю Розанны Ласкру, которая после освобождения жила в Париже, долгое время хранилась одна из них. Сюжет вышивки был навеян знаменитым старинным гобеленом – сражение между норманнами во главе с Вильгельмом Завоевателем и англичанами при Гастингсе в 1066 году. Сама вышивка представляла из себя косынку, по краям которой стебельчатым швом вместе с текстом изображен средневековый рыцарский бой.

Другая узница, И. Н. Вебстер, подтверждала:

Она вышивала во время перекличек… почти не глядя, без рисунка… Материя – это моя лагерная косынка. Краски доставала приятельница полька, работавшая по окраске эсэсовских рубашек. Нитки мы добыли из обмоток электрических проводов, разрезанных и обнаженных с помощью лагерных машин Сименс. Игла была похищена в немецкой портняжной мастерской Улы Биндера – палача-мучителя. Солагерницы пронесли все это с опасностью для жизни, чтобы была создана вышивка – этот шедевр.

Выбор сюжета был явно неслучаен: все ожидали скорой высадки англичан, которая действительно состоялась 6 июня 1944 года, хотя мать Мария очень надеялась на опережающие действия Советской Армии.

В Равенсбрюке мать Мария начала вышивать икону, это была ее последняя работа. Старательно вышитое изображение Божией Матери было навеяно фреской Марселя Ленуара (на иконе Богоматерь обнимает крест, на котором изображен распятый Младенец Христос). И хотя раньше матушка частенько меняла вышивки на хлеб, но эту икону ни за что не хотела отдавать. Е. А. Новикова, еще одна ее подруга по лагерю, запомнила ее слова:

– Вернемся в Париж, я ее даром отдам, подарю, но не здесь. Если я ее успею закончить, она мне поможет выйти живой отсюда, а не успею – значит, умру.

Она не успела закончить, так как вскоре занемогла, стала жаловаться на печень и лежала неподвижно целыми днями. Вскоре матушка, как большинство узниц, заболела дизентерией, перестала есть, надеясь, что диета спасет ее, и быстро теряла силы.

Говорят, она не боялась гибели: для нее смерть означала встречу с Богом, к которому она стремилась всей душой («Христианин живет всю жизнь рядом со смертью», – писала мать Мария в своем эссе «Христианство»). Но и не искала ее, потому что мечтала вернуться в Россию после войны (что война скоро закончится, сомнений никаких не было). Понимая немалый риск этого возвращения, она тем не менее всем сердцем стремилась туда, на родную землю. Похоже, что никакие опасности ее давно не пугали.

Богоматерь с распятием. Икона, написанная в 1950-х годах С. А. Раевской-Оцуп как подражание вышивке, сделанной матерью Марией в концлагере незадолго до смерти

– Подлинная Христова истина всегда связана со свободой… – поясняла матушка, – а наш путь, наше призвание, наш подвиг и крест – пронести свободную Христову истину через все испытания.

Сохранились свидетельства очевидцев, бывших вместе с ней в Равенсбрюке, что только ради воплощения этой идеи мать Мария очень хотела выжить.

Были у нее и другие планы…

От изнурения ноги ее уже не носили, и я стала как бы ее костылем. Утром, т. е. в 4 часа, за час до вызова на перекличку, мы всегда с ней выходили на прогулку, и она говорила, рассказывала, мечтала… Это был буквально поток проектов, планов. Конечно, по возвращении она сейчас же отправляется со своей пишущей машинкой на Фелярд и пишет большую-большую книгу о Равенсбрюке… Массу она мне в эти черные ночи слякоти, сырости, холода, северно-восточного ветра и снега рассказала, она любила и умела рассказывать, а я умела слушать.