«Если», 2005 № 07 - Журнал «Если»

И все же Коулз оказался не готов к встрече с пришельцем. Он заметил его первым, в лесу, рядом с небольшим водопадом, и сначала решил, что видит пещерного медведя. Коулзу потребовалось несколько минут, чтобы уговорить разум поверить глазам: не каждый день встречаешь медведя в скафандре.

Потом, уже после знакомства, стало ясно, что Карогнис не очень-то и похож на медведя, скорее, на крупную панду, однако первое впечатление — самое сильное. Пожалуй, если бы оба разведчика не говорили на языке еккеранг, контакт мог бы и не состояться.

Первым в тот день заговорил Карогнис; ему было легче, ведь Коулз сильно напоминал аборигенов деревни. Громадная и очень добродушная на вид панда грузно уселась на траву и склонила голову набок.

— Небо или завтра? — спросил Карогнис на языке еккеранг.

Коулз, справившись с изумлением, довольно быстро сообразил, почему понимает слова пришельца, но некоторое время размышлял над смыслом вопроса.

— Завтра, — ответил он, догадавшись.

— Я тоже, — заметила панда.

Пораженный человек опустился на траву напротив пришельца. Подготовка к первому контакту помогла: Коулз быстро одолел естественную робость.

— Кто ты? — спросил он.

— Гость, — отозвался пришелец. — Я ищущий ответы.

— Я тоже.

— Удивительная встреча.

— Согласен!

— Завтра далеко? — поинтересовалась панда.

Коулз задумался. В еккеранг не было числительных, подходящих для описания миллиона лет, не было и слов для арифметических действий. К тому же открывать пришельцу сразу многое ему не хотелось.

— Очень, очень, очень далеко, — сказал наконец человек.

Панда сложила на животе тяжелые лапы.

— Тогда я живу очень, очень, очень — очень, очень, очень завтра.

«Двойной срок!» — понял Коулз. Вероятно, пришелец знал об ограничении машины времени и, очевидно, сам пользовался такой же.

Взглянув на лапы панды, человек отметил наличие лишь четырех пальцев на каждой. То есть пришельцы, скорее всего, пользовались восьмеричной системой счисления.

— Коулз, — представился он, коснувшись груди.

— Имя? — спросил пришелец.

— Имя.

— Я карогнис, — панда повторила жест человека. — Не имя.

— Человек и карогнис?

— Нет. Уагреак и мав.

Коулз задумался.

— Какое имя носит карогнис? — спросил он затем.

— Я не скажу.

— Табу?

— Нет доверия. — Словно извиняясь, панда добавила: — Только друзья и родичи.

Выдержка из отчета майора Коулза, январь 2012

…Высадился в намеченном периоде. Сразу обнаружил робота № 7, того, что не вернулся. Порвалась гусеница. Пока устанавливал камеры, появились стрекозы. Определить вид не смог, на глаз — размах крыльев почти метр (см. видеозапись G01). Никаких следов наземной фауны в пределах видимости, одни хвощи и болотистая местность.

Мне тут советуют прекратить описывать данные, которые и так можно с датчиков снять, и поделиться впечатлениями. Что ж… Для первого хрононавта впечатлений немного. Конечно, хотелось бы сказать: «Воздух сказочно чист, как в горах, много незнакомых запахов!»

— стараниями фантастов эту фразу ожидали от меня первой. Вынужден разочаровать всех романтиков: находясь в прошлом, я не рискнул снять скафандр, ведь мало кто знает, какие вирусы существовали в то время.

Видел нашего кролика, бедолага так и сидит в клетке. Я нарвал листьев, похожих на подорожник, просунул ему. Уши шевельнулись — может, выживет. Выпускать его на волю не стал. Опасно для древней биосферы.

По совету Альфреда провел опыт со срезом пластов. Погрузил зонд на десять метров под землю и оставил там капсулу с атомными часами. Насколько я знаю, ее пока не нашли; видимо, за миллион лет пласты сместились сильнее, чем ожидалось…

Так, меня уже шестой раз спрашивают, были ли там динозавры. Повторяю: никаких следов наземной фауны в пределах видимости. Динозавры исчезли шестьдесят миллионов лет назад, а я проник в прошлое всего на один. Скорее уж, надо ждать встречи с первобытными людьми, именно в этот период они начали активно расселяться по миру. Но на болотах их искать бесполезно.

Понравилось ли мне там? Нет.

Письменные показания генерала (в отставке) Рене Зенке,

ноябрь 2018

Прежде чем я напишу в этом отчете хоть слово, хочу предупредить: плевать я хотел на политкорректность, понятно? Ваша вшивая «законность» довела всех до грани, дальше — некуда. Так что прикиньте хорошенько, стоит ли читать мой отчет дальше.

Если коротко, то мы сегодня в заднице, потому что Кьон Сегье был уродом. А уродом он был редким, можете верить — уж я-то их повидал… Врагу не пожелаю.

Шея Сегье казалась слишком длинной, плечи — узкими, скулы выдавались вперед, рыжие волосы не признавали прически. Кожу покрывали многочисленные мелкие прыщи. Мясистые, вечно приоткрытые губы в сочетании с торчащими желтоватыми зубами вызывали тошнотворное ощущение. В довершение портрета — водянистые глаза этого красавца легонько косили, а выглядели так, словно их вырезали у старой, гниющей рыбины. Сегье было почти невозможно воспринимать всерьез — он выглядел, двигался и разговаривал в точности как сумасшедший ученый из комикса. Настолько дешевого комикса, что в целях экономии туда пригласили художника-пьяницу.

Разница заключалась лишь в том, что Кьон действительно был ученым, и ученым чрезвычайно талантливым.

Я познакомился с Сегье много лет назад, еще когда работал охранником лаборатории, куда его направили после университета. Помню, как увидел его впервые: это нелепое существо брело по коридору с двумя черными саквояжами в каждой руке, рюкзаком за спиной и в фартуке, будто целиком сшитом из оттопыренных карманов.

— Вы к нам? — я вежливо преградил ему путь. Кьон некоторое время смотрел на меня рыбьими глазами, затем поставил саквояжи, сунул руку под жилет (я напрягся) и выудил… роскошный кожаный бумажник с золотым тиснением. Как позже выяснилось, он даже не знал, что это бумажник; подарок какого-то генерала пригодился, чтобы обернуть паспорт.

С тех пор прошли годы. Я получил повышение и собственный кабинет, где стояли мониторы наблюдения за всеми лабораториями, а Кьон ничуть не изменился. Он теперь жил на территории комплекса, в охраняемом день и ночь бункере, но по-прежнему мог явиться на пропускной пункт, держа в левой руке бутерброд, а в правой газету. Ему это прощалось.

Кьону прощалось многое… Когда я узнал, над чем он работает, то прекрасно понял причину. Это, черт возьми, была бомба! То есть не бомба, а в смысле — охренительная штука. Сейчас попытаюсь ее описать.

Еще в университете Кьон открыл закон, который потом назвали «многогранным пространством Сегье». Последний год он даже бросил занятия, изучая свою находку, а когда закончил опыты и показал работу в академии, сразу стал доктором наук. И попал к нам, в пустыню.

Всех предупредили, что если доктору Сегье не понравится хоть слово или ему кто-то помешает, остаток своих дней этот «кто-то» будет драить палубы мусоровозной баржи. В комплекс съехалось множество специалистов, первое время даже Кьон иногда смущался, когда ему в помощники назначали пожилых академиков с мировым именем. Но скоро привык. Кьон был всецело поглощен своим открытием. Думаю, он отлично представлял все его последствия. У меня так вообще голова шла кругом, стоило об этом задуматься.

Так вот, открытие: Кьон обнаружил, что пространство космоса вовсе не пусто, а состоит из своего рода «призм», склеенных в четкую и правильную структуру непонятно каким образом. Я даже не пробовал вникать в подробности, чего и вам не советую; главное, понять, что внутри любой такой «призмы» — система координат никогда не меняется. То есть планеты могут кружиться вокруг Солнца, Солнце — вокруг центра Галактики. Галактика — вокруг еще чего-нибудь, и все это вместе может лететь кувырком с Вселенской горы, но внутри «призмы», где в данный момент времени находится наблюдатель, у любого атома всегда один и тот же адрес.

Попросту говоря, зная адрес нужной нам точки в «призме», мы можем туда попасть. Мгновенно. И нет разницы, где сейчас эта точка — главное, чтобы она была внутри нашей «призмы», остальное неважно.

А «призмы» огромные! Кьон говорил, если построить их модель в трехмерном пространстве, то бишь в нашем, каждая получится чуть ли не миллион световых лет в поперечнике. Он называл точную цифру, я не запомнил. Главное-то в другом! Адрес атома в «призме» записан в самом атоме! Точнее, не в атоме, конечно, а в его «проекции» на вещество «призмы». И Кьон почти одновременно с открытием самих «призм» придумал способ, как этот адрес менять.

Чувствуете возможности? То-то. О таком даже фантасты не мечтали. Надел скафандр, нажал кнопку и вжих — ты на другом конце Галактики! Это вам не сказочная «телепортация», тут все железно: координаты цели неподвижны, пусть она хоть со скоростью света летит. И если ты нацелился на самолет, к примеру, то, оказавшись на борту, получишь ту же скорость и направление, что и самолет. А можно ведь и самолету «координаты изменить», нацелившись, допустим, на нейтрино, и самолетик наш в результате мгновенно до скорости света разгонится…