Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Они сохранили право выезжать из страны в течение первых двух лет после окончательного переезда в Москву, но разрешение на выезд надо было получать через Комитет по делам искусств. Процесс был сложный и муторный. Приходилось переносить сроки турне, чтобы подладиться под намеренно тормозившую дело бюрократическую машину.

Сергей совершил две гастрольные поездки на Запад в период чисток; первая продолжалась с конца ноября 1936 года по февраль 1937 года. Он гастролировал в Бельгии, Франции и Соединенных Штатах. Лина хотела присоединиться к мужу, но не успела вовремя получить разрешение, и им удалось встретиться только в сочельник в Париже. В начале декабря она написала мужу отчаянное письмо, сообщив, что, несмотря на его заверения, его отъезд не ослабил «нервозную атмосферу» в московской квартире[333].

На самом деле без Сергея Лине стало еще страшнее. Оставшись одна, она вновь была вынуждена взвалить все дела на себя. Лине приходилось не только заниматься детьми, но и следить за рабочими, которые перестраивали одну из стен в комнате Сергея – вероятно, с целью повышения звукоизоляции. Сначала работала одна бригада штукатуров, затем ее заменили другой, которая разводила в квартире жуткую грязь и заблокировала подход к роялю. Не успели разобраться с деревянными панелями и толем, как понадобилось смешивать и наносить известковый раствор. Лина с трудом сдерживалась: «С радостью выгнала бы их, но это не мне решать»[334]. Между тем рабочие не успевали закончить работу в срок, и Лине пришлось отложить запланированный отъезд.

Кроме того, она еще не получила разрешение на выезд и загранпаспорт. Лина впустую потратила целый день на телефонные разговоры: один чиновник заявил ей, что не получил распоряжений относительно ее отъезда, другой – что вообще ничего не знает о ее намерениях. В конечном итоге Лине велели подать письменное прошение о визе Керженцеву, председателю Комитета по делам искусств. Лине было понятно, что ее просто не хотят выпускать за границу, и она обратилась за помощью к мужу. Если бы Сергей до отъезда обратился в комитет с просьбой выдать ей визу, не было бы никаких проблем, заявила она. Но он в очередной раз не учел ее интересы и пренебрег женой, потому что был слишком занят собственными делами.

Теперь Лина вынуждена отказаться от возможного ангажемента во Франции. «Я прекрасно понимаю твое положение и знаю, что ты не виноват, – примирительно написала она, пытаясь смягчить гнев Сергея. – Тем не менее ты ничем не облегчил мое положение, а мне самой это трудно сделать, поскольку я не ты»[335]. Затем, чувствуя себя, словно загнанный зверь в ловушке, Лина взяла на себя тяжелую задачу сообщить Сергею о телеграмме, в которой ему приказывают немедленно прекратить работу над заказом для Московского камерного театра. Музыка предназначалась для инновационной сценической редакции романа Пушкина «Евгений Онегин», но инсценировка Сигизмунда Кржижановского, писателя-парадоксалиста и творца фантасмагорий, была запрещена. Очередное нарушенное обещание. В последних строках горестного письма Лина не сдержалась и выплеснула накопившуюся злобу: «…сегодня была демонстрация в честь принятия советской Конституции. Грандиозный праздник с церемониальной процессией!»[336]

Лина весь день была занята хлопотами и волнениями и за письмо садилась урывками. Однако в конце концов Лина решила не отправлять его по почте – слишком «антисоветскими» были ее жалобы. Похоже, она через кого-то передала письмо мужу в Париж; возможно, Лина хотела, чтобы он понял, как сложно ей заботиться обо всем, когда он в отъезде, но главная причина такой осторожности была в телеграмме относительно «Евгения Онегина».

В декабре Лина встретилась с мужем в Париже, они вместе отправились в Соединенные Штаты, но Лина не сопровождала его в поездках по стране. Она вернулась в Москву одна, в знак протеста отказавшись писать Сергею письма, и погрузилась в домашние заботы.

О том, как Лина проводила время в Нью-Йорке с мужем и без мужа, написала в своих очаровательных мемуарах Алиса Березовская, жена американского скрипача и композитора русского происхождения Николая (Ники) Березовского. Она познакомилась с Линой 6 января 1937 года, в манхэттенском отеле Savoy-Plaza, куда пришла по приглашению Сергея Кусевицкого, остановившегося в этом отеле с женой и камердинером. Алиса ожидала увидеть строгую, бесцветную советскую женщину и была поражена роскошным нарядом Лины и отдельными подробностями ее роскошной жизни в Москве. О мрачных подробностях Лина предпочла не упоминать.

Напустив на себя важность, Лина упомянула, что Святослав ходит в английскую школу, и посетовала, как трудно было найти хорошую домработницу. Последняя повариха была расточительной, пожаловалась она. К тому же эта особа сохранила дореволюционные привычки, и шоферу Сергея приходилось возить ее в церковь. Алиса похвалила «великолепный» наряд Лины – бордовый костюм, туфли на каблуках, золотое колье с изумрудами, модную шляпку без полей, прозрачные чулки на стройных ножках, стильную укладку и роскошную шубу[337]. Конфликты с цензорами не слишком отразились на доходе Прокофьева, к тому же за выступления в Европе и Соединенных Штатах он получал гонорары в твердой валюте по высокому курсу. «Спасибо, мне очень приятно, – ответила Лина. – Я купила материал в Париже, но костюм заказала в Москве. У меня такая хорошая портниха, и кроме того, никто так хорошо не разбирается в мехах, как русский скорняк»[338].

Демонстрация мод продолжилась следующим вечером в Карнеги-Холл на выступлении Бостонского симфонического оркестра под управлением Кусевицкого; в программе были Брамс, Клементи и Равель. «Когда мадам Прокофьева вошла в ложу Кусевицких, все взгляды устремились на нее, – рассказывала Алиса. – Когда она позволила накидке из соболя соскользнуть с плеч, открылось изящное переливающееся вечернее платье из ламе. В волосах, на шее, запястьях и пальцах огромные старинные топазы. Камни вставлены в массивные ультрасовременные золотые оправы, которые, как она сказала мне, созданы парижским ювелиром»[339]. В отличие от Лины Сергей не произвел на Березовскую впечатления. Ей не понравился ни наряд композитора, ни его манера держаться. Алиса находила непривлекательным его «бесстрастное лицо»[340].

Когда Сергей отправился в турне по Среднему Западу, Лина осталась в Нью-Йорке, и Алиса пригласила ее в гости. Они хорошо провели время, расслабились, и Лина сказала, что очень скучает по Святославу и Олегу; она переживала, что оставила детей на праздники. У Алисы и Ники тоже был сын. Когда зашел разговор о политике в культурной сфере, Лина подчеркнула преимущества, которые предоставляются советским художникам, и заявила, что история с обвинениями в адрес Шостаковича преувеличена. «Правительство ничего не сделало Шостаковичу, – твердила Лина. – Мы видели его перед отъездом из Москвы. Он упорно работает, спокойно живет и прекрасно себя чувствует. То, что его сочинение – опера «Леди Макбет Мценского уезда» – потерпело неудачу, не означает, что он впал в немилость… Вы еще увидите, что у Шостаковича будут новые сочинения, его ждет сокрушительный успех»[341].