Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - С. Сомтоу

Надо петь.

Из всех его друзей на концерт пришла только Хит. Она сидела на балконе, где стоял пульт управления светом. Все остальные, сидевшие на балконе, были ему незнакомы. Он начал петь, и...

Господи, они поют вместе со мной, и...

Как странно снова петь здесь, в этом зале, – в первый раз с тех пор, как я стал человеком. Ладно, не отвлекайся. Тебе надо петь. Только петь, только работать на зрителя... не обращать внимания на свет, бьющий в глаза... это приходит само собой... на автопилоте... главное, не отвлекаться, не терять нить мелодии... пой, пляши, впадай с транс, бросай взгляды, мечись, стой на месте, топай по сцене, словно бьешь в барабан... двигайся, двигайся, двигайся. На автопилоте. Песня – всего лишь набросок, шаблон, по которому строится выступление...

Господи, я же помню, как мы с Брэмом Стокером шли на концерт. «Симфония тысячи» Малера. И Стокер... он потел, а я насыщался. Господи, все эти улочки, по которым я бродил когда-то, в те давние времена, когда я знал их все до одной... доктор Джек, вырывавший внутренности у бедных девушек... доктор Джекил, который жил лишь на страницах книги... все эти уроды и шлюхи... и дальше, назад во времени, погружаясь в воспоминания... кусочки памяти, все еще держится на волнах, над бездной... та длинная, холодная зима, когда мы танцевали на промерзшей до самого дна Темзе... чума, когда вся кровь стала такой безвкусной, что уже не утоляла голод... и великий пожар... и крысы... и Кит Марло, отрывающий пиявок со своей груди...

Наплыв: поиск видений

Памина бродила по площади Пиккадилли и все размышляла: есть тут хотя бы один вампир... может быть, сидит в зале игровых автоматов, или вместе с толпой зевак обходит достопримечательности Тауэра, или сидит в переходе в подземке, бренчит на гитаре, просит милостыню... наверняка должен быть, ну... хотя бы один... среди этой вечно гудящей толпы, разговаривающей на разных языках, где быдло ждет своего часа, чтобы накормить своей кровью хозяев...

Наплыв: поиск видений

Было лето, и даже здесь, в северной стране, ночь никак не начиналась. Пи-Джей уже пару часов нетерпеливо мерил шагами холл отеля «Савой» в ожидании темноты. Люди толпились на улицах. Здесь едва ли найдется пустынное место, где можно уединиться, чтобы пообщаться с миром духов. Было еще светло, но луна уже взошла и медленно плыла вверх по небу, поднимаясь над крышами викторианских домов; и он обращался к ней мысленно: поговори со мной, поговори, – но она оставалась глуха к его просьбам.

Может, где-нибудь на крыше, подумал он, там нет ни души... да. На крыше – лучше всего.

Он распустил волосы, повязал на лоб ленту – не совсем подходящую: на ней был изображен японский флаг, как у легендарных камикадзе, – разделся, соорудил себе что-то похожее на набедренную повязку (англичане, насколько он знал, весьма нервно относятся к появлению кого бы то ни было в общественном месте в малопристойном виде), призвал дух своего мертвого деда на языке шошонов и спел песню, которой его научил один шаман из индейцев-шайенов, когда посещал их резервацию:

Taeva nama-eyoni

Tze-ihutzittu nama-eyoni

Я свят в ночи

Свят на своем пути, когда я одинок

Он встал на самом краю крыши, у низкой ограды из кованого железа. Если я оступлюсь – это смерть, подумал он, глядя вниз. И меня будут долго соскребать с асфальта... А потом его вдруг наполнило странное чувство легкости, и он понял: не нужно думать о том, что он может упасть, не нужно думать о смерти... если надо, он полетит... или взберется по наружной стене отеля, как паук... он не должен сейчас думать, как думают люди, которые вечно чего-то боятся, сомневаются, постоянно меняют свое мнение. А если ему суждено умереть... ну, значит, все будет кончено, подумал он и шагнул в пустоту, в лунный свет, веря в то, что духи поймают его на лету и не дадут упасть.

Память: 1593

– Нэд, я умираю, – кричал Кит наверху, в комнате над трактиром в Дептфорде. – Посмотри на меня, мне пропороли живот. У меня идет кровь, я умру.

И мальчик, называвший себя Нэдом Брайантом, вышел из-под покрова тени, где прятался в облике мыши с тех пор, как начались все эти облавы.

Он знал, что поэт прав. Рана была смертельной. Из тех, которые убивают не сразу, но человек все равно умирает от потери крови; смерть вступила в свои права, и ее уже не отвратить. Как можно было быть таким беспечным? Неужели он не знал, сколько у него врагов? Неужели не знал, что половина из тех, кто называл себя его друзьями, только и ждали случая, чтобы выдать его суду?

Лекарь с целым подносом пиявок уже пыхтел на лестнице, пытаясь поспеть за хозяйкой заведения Элеонорой Булл.

– Принеприятнейшее происшествие, – говорила на ходу трактирщица. – Вот ведь как в жизни бывает: величайший поэт наших дней и вместе с тем – богохульник и педераст.

– Возможно, все-таки не величайший, – ответил доктор. – Сегодня вечером, знаете ли, я имел неосторожность посетить театр. Давали «Ромео и Джульетту».

– Господи, да это всего лишь собрание старой, никчемной помпезности.

– Посмею с вами не согласиться, это новая пьеса того самого Шекспира...

– А, это который «Тита Андроника» написал? Смотрела я этого вашего «Ромео»... столько жестокости... вся эта свиная кровь, рекой льющаяся на сцене. Людей рубят на куски, насилуют, закалывают; пресвятые отцы, мой сын упрашивает меня сводить его на «Тита», но я в жизни не допущу, чтобы мои дети посещали подобные зрелища... может, потом, когда вырастут... но детям такое смотреть нельзя.

– Я бы не сказал, мадам, что пьеса была кровожадной. Скорее непристойной...

Кит Марло застонал.

– Мальчик, – сказал доктор, – давай помоги мне. Иначе твой хозяин умрет.

Пиявки извивались в прозрачной склянке, и доктор выловил одну при помощи щипцов для сахара.

– Сэр, – сказал Нэд, – он умрет в любом случае.

– Убирайся, – прошептал лекарю Марло, – если мне суждено умереть от потери крови, пусть лучше меня выпьет мальчик. Давай, мальчик, пей мою кровь, ты делал это уже не раз.

Доктор с трактирщицей растерянно переглянулись, и каждый, наверное, подумал: какими еще извращениями занимались здесь этот мужчина и это дитя? Но в конце концов оба просто пожали плечами и пошли вниз по лестнице.

– Надо поставить в известность констебля, – донеслись до Нэда слова трактирщицы. – И, наверное, нужно позвать священника.

Мальчик встал на колени рядом кроватью, где лежал Кит. Склонился над раной в животе. Легкое, щекочущее покалывание пробежало по языку, когда он слизнул кровь в первый раз – словно лягушка, которая ловит языком пролетающую мимо муху. Когда он насытился, напряжение, сковавшее тело поэта, прошло, сменившись неким подобием восторга. В его крови было так много силы, как это бывает всегда, когда умирает совсем молодой человек, который еще не успел нахватать болезней.