По волчьему следу - Джеймс Кэрвуд

В тишине ночи сова еще громче забила своими крыльями, а затем Бари пришлось крепко зажмурить глаза, чтобы она не выбила их клювом. Но он крепко вцепился в нее, и когда его зубы встретились в мягких частях ее ноги, то по одному уже его ворчанью она поняла, что он считает себя победителем. Редкий случай дал ему возможность схватить ее именно за ногу, и Бари чуял, что его победа над совой будет зависеть именно от того, как долго он сумеет держать в своей пасти эту ногу. Старая сова не имела в своем распоряжении другой ноги, чтобы защищаться ею, и, лишившись и той, которую имела, уже не могла поражать Бари и клювом. Поэтому она продолжала хлопать своими четырехфутовыми крыльями. Они производили вокруг Бари много шума, но не могли причинить ему ни малейшего вреда. Он вонзал в нее свои клыки все глубже и глубже. Его рычания стали еще озлобленнее, как только он попробовал крови совы, и по всему его существу вдруг пробежало страстное желание погубить это ночное чудовище, точно смерть этого существа могла вознаградить его за все свалившиеся на него беды и лишения с тех пор, как он потерял свою мать. Самой сове казалось странным, что до сих пор она еще ни одного раза не испытывала такого страха, как теперь. Рысь напала на нее однажды, оторвала ей ногу и все-таки ушла, оставив ее навеки хромой. Но рысь не ворчала так по-волчьи и не вцеплялась в нее. Тысячу и одну ночь сова слышала волчий вой. Инстинкт подсказывал ей, что он должен был означать. Она видела, как иногда ночью проходили мимо нее стаи волков, и всякий раз, как это случалось, она глубже забивалась от страха в тень. Для нее, как и для других диких существ, волчий вой означал смерть. Но до сих пор, когда клыки Бари вонзились ей в самое тело, она еще не знала по-настоящему, что такое страх перед волками. Понадобились бы целые годы, чтобы вколотить ей в ее глупую голову этот страх; но теперь она поняла его, и он овладел ею так, как ничто еще ни разу в жизни ею не овладевало. И вдруг она перестала биться и неожиданно поднялась в воздух. Точно громадные веера, ее могучие крылья разрезали воздух, и Бари вдруг почувствовал себя аэронавтом. Но, все еще не выпуская ее из зубов, он снова повалился вместе с нею на землю.

Сова попыталась взлететь опять. На этот раз ей это удалось лучше, и она взлетела в воздух вместе с Бари на целых шесть футов от земли. Но они повалились снова. В третий раз старая разбойница развернула крылья, чтобы высвободиться наконец от хватки Бари, но не смогла этого сделать и, обессилев, шипя и щелкая своим клювом, повалилась на землю и широко распростерла по ней крылья. Но под этими крыльями в мозгу Бари все шевелились хищные инстинкты; ему хотелось убить. И вдруг он разжал свои челюсти, перенес свою хватку на другое место и вонзил зубы в нижнюю часть живота совы. Но они ухватили ее только за перья. Отличаясь такою же быстротой, как и Бари, сова использовала момент. В один миг она вырвалась от него и взлетела наверх. Послышалось, как перья вырвались у нее из тела, и Бари остался на поле сражения один.

Он не убил, но зато остался победителем. Это был день или, вернее, это была ночь его торжества. Весь мир, такой же необъятный, как и самая ночь, теперь открывал перед ним свои таинства и сулил ему свои обещания. Минуты две спустя он опустился на задние лапы и стал внюхиваться в воздух, стараясь определить, куда девался его враг; а затем, точно не желая больше обращать внимание на это крылатое чудовище, которое он тщетно вызывал назад, чтобы продолжить с ним бой до конца, он поднял свою острую морду к звездам и через ночное пространство послал им свой первый, еще детский, но настоящий волчий вой.

ГЛАВА VI

ВОПЛЬ ОДИНОКОЙ ДУШИ

Борьба с совой была лучшим лекарством для Бари. Она не только дала ему большую уверенность в себе, но и очистила его кровь от дурных задатков. Больше он уже не вздрагивал от пустяков и не ворчал на неодушевленные предметы, попадавшиеся ему ночью на пути. Эта же ночь была великолепна. Луна стояла прямо над головой, все небо было в звездах, так что на открытых местах было светло, как днем, с тою только разницей, что этот свет был мягче и красивее. Было очень тихо. Ни малейший ветерок не заигрывал с вершинами деревьев, и Бари казалось, что тот вой, который он только что издавал, был слышен на краю света. То и дело до него долетали различные звуки, и всякий раз он останавливался и внимательно к ним прислушивался. Где-то далеко мычала лосиха; он слышал, как бултыхнула рыба на озерке, мимо которого он проходил, а один раз до него донеслись громкие удары рогами о рога; это в четверти мили от него два козла не сошлись в убеждениях и старались решить дело к обоюдному удовольствию. Но волчий вой всегда заставлял его сесть и долго вслушиваться в него, и при этом сердце у него начинало биться с каким-то странным импульсом, которого он никак не мог понять. Это был голос его крови, медленно, но настойчиво напоминавший ему о его происхождении.

Он все еще представлял собою бродягу «Пупамутао», как сказали бы индейцы. В нем был еще «бродячий дух», который волнует каждого дикого зверя, как только он начинает чувствовать самостоятельность. Быть может, природа нарочно поддерживает его, чтобы отучить зверей от семейных отношений и от возможности кровосмешения. Как и всякий молодой волк, разыскивающий для себя удобных мест для охоты, или как лисица, которая просто ищет новых ощущений, Бари не имел в своих блужданиях ни метода, ни расчета. Он просто шел, куда глядели его глаза. Он чего-то хотел, чего никак не мог найти. В этом-то и сказалось его происхождение от волчицы. Звезды и луна наполняли его какими-то странными желаниями. Отдаленные звуки напоминали ему о его одиночестве. Инстинкт говорил ему, что, только переходя с места на место, он мог найти то, по чему так тосковал. Ему не нужно было теперь ни Казана, ни Серой волчицы, которых он потерял уже навеки, ни материнской ласки, ни дома. Ему нужны были сверстники, компания. Теперь, когда его волчья ярость нашла себе выход в драке с совою, собака заговорила в нем опять. Ему захотелось любить. Ему так было бы приятно теперь иметь около себя какое-нибудь живое, дружественное существо, какое-нибудь маленькое, хотя бы даже и странное — будь то птица или хищный зверь, или даже копытное животное, — и он так бы прижался к нему, согрелся бы от него и отдохнул!

Ему было больно от пули Нипизы, больно после драки с совой, и на рассвете он лег в зарослях ольхи на берегу второго небольшого озерка и так и пролежал до самого полудня. Затем он стал шарить в камышах и водяных лилиях, чтобы отыскать себе пищи, и нашел там объеденную выдрой рыбу и съел ее до конца.