Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева

просто. Утверждают, что входил жаждущий в винный магазин, смотрел на толпу себе подобных и возглашал: «Гуси-лебеди!» – «Га-га-га!» – откликались и лебеди, и гуси. – «Три по десять!» – «Да-да-да!».

«Три по десять» превратились затем в «по рублю», когда состоялась денежная реформа, но как начали пить «на троих», так и продолжали. Почему втроём, а не вдвоём, например, и не вчетвером, почему, наконец, не в одиночку? В одиночку пить неподъёмно тяжко, делают это в самом крайнем случае, говорить с бутылкой опасно, вдруг она да ответит.

Пьют от потерянности, умаления, каковые одиночество усугубит, не излечив. Это будто в анекдоте. Пьяный подходит к двери, звонит, думая, что пришёл домой. Из-за двери голос спросонья: «Чего надо?» – «А ты кто?» – «Я здесь живу!». Пьяный думает, что спутал подъезды. Спускается, идёт в другой подъезд, поднимается на лифте, звонит у двери. Из-за двери голос: «Чего?» – «А ты кто?» – «Я здесь живу!». Пьяный спрашивает: «А почему ты живёшь везде, а я нигде?».

Нет, в одиночку не пьют (каламбур, надеюсь, мне простят). Пить вдвоём – уничтожение смысла пития, не хватает кворума, вдвоём квасят, а не беседуют. Вчетвером – доза вроде бы и подходящая, а число нехорошо, фольклор чётных чисел сторонится, они таят опасность, то ли дело 3 или 7. Вот втроём самое то, доза и поболе привычных ста грамм, но и скидываться удобно (материальная сторона, впрочем, здесь только лишь производная), и разговор втроём интересней, живей, и демократизм налицо, любое решение, скажем, добавить, можно принять большинством голосов, и не зря партячейка, согласно партийному уставу, должна была насчитывать не менее трёх членов. Чтобы добавить, следует вновь скинуться по рублю и затем определить, кто идёт за добавкой. Тут нужен и достойный полного доверия, и не пьяный с лица, face control в магазине существовал и тогда, если продавщице что-то не глянется в покупателе, вероятен и face control, и лёгкий на ногу. Иначе будет как в анекдоте. Послали черепаху за выпивкой. Час её нет, два, три. Звери уже окончательно озверели, негодуют, честят её на чём свет стоит (опять-таки, прошу извинить за невольный каламбур). И тогда из прихожей голос раздаётся: «Я уж почти собралась, а будете ругаться, совсем не пойду».

А как, можно задать вопрос, делили 500 граммов на три части? Мензурками отсчитывали, портновским сантиметром вымеряли? Способы разные, один – размечает тонко, другой – на глазок берёт, но самый точный и эффективный способ – считать «бульками», получается точка в точку, хоть сдвигай стаканы и проверяй. Только вот сдвигать нечего, стакан один-одинёшенек, позаимствованный неподалёку, из автомата с газировкой, автомата, о котором сложена целая ода в стихах.

Вот к будке с газированной водой,

всех автоматов баловень надменный,

таинственный ребенок современный

подходит, как к игрушке заводной.

Затем, самонадеянный фантаст,

монету влажную он опускает в щелку,

и, нежным брызгам подставляя щеку,

стаканом ловит розовый фонтан.

О, мне б его уверенность на миг

и фамильярность с тайною простою!

Но нет, я этой милости не стою,

пускай прольется мимо рук моих.

А мальчуган, причастный чудесам,

несет в ладони семь стеклянных граней,

и отблеск их летит на красный гравий

и больно ударяет по глазам.

Если бы не велеречивость на котурнах, мешающая восприятию, можно было бы разглядеть в этих строках врифмованную инструкцию по эксплуатации данного автомата, упоминается и прорезь для монеты, и патрубок для подачи напитка, и – чуть ниже – металлический диск с отверстиями, предназначенный для мытья стакана перед его использованием, и сам стакан, правда, отчего-то семигранный, что явное преувеличение, в смысле – преуменьшение действительного количества граней. Такой стакан и заимствовали желающие выпить и умостившиеся в подъезде ли, в скверике, в подворотне. Если место к себе располагало и пользовалось известностью, стакан вешали тут же на ветку дерева или куста – московские дворы и даже задворки обязательно имели хоть одно-два дерева и несколько кустов, иначе что за двор? Случай крайний – если не бывало стакана (одно время и в автоматах они куда-то исчезли, то ли побили, то ли поупёрли), разживались стеклянной банкой, отсюда и выражение «взять по банке», что означает не «каждому по собственной банке», а выпить по очереди из одной-единственной.

Не припомню, чтоб пили под конфетку, скучное это занятие, девичье. По рублю трижды – это 3 руб., «Особая», помянутая не раз, стоила 2 руб. 75 коп. плюс 12 коп. стоимость посуды. Остаётся 13 копеек или на плавленый сырок, или на четвертушку ржаного хлеба, который и есть-то не обязательно, нюхнул и сыт, такой в нём жил вязкий, солоноватый и сытный дух. Под сукнецо пили, ежели денег совсем в обрез, рукав крепко поношенного пальто или пиджака иногда пах настолько, что запах мог перебить водочное послевкусие.

Выпивка, кроме того, и действо: бормотание, передёргивание плечами – реплика апарте, адресованная публике, это спектакль, театрализованный балаган: издаст подходящий стон, и даже покажет знаком, что выпил со смаком он. Каждый отдельный напиток, пили не только водку, но и креплёные вина – портвейн, херес, мадера (местный портвейн, местный херес, местная мадера) – это отдельный разговор, форма беседы, чередование реплик и междометий. Даже и тост, если произносили, был ритуальным, притом имел отчётливую форму, не надоедал: «Ну, будем!» или «Вздрогнем!», и вздрагивали, потряхивали головой, передёргивали плечами, ухали, шумно выдыхали.

Бывало, когда члены первичной алкогольной ячейки встречались не впервые, то кто-нибудь хандрил или недужил, отказывался, отнекивался. «Ты чего?» – «Душа чего-то не принимает». – «Сейчас примет. Подвинься, душа!»

Сдача бутылки – залоговая стоимость 12 коп. – не обязательно гарантировала пиво вдогон, если только подвернётся где случайно разливное (палатки закрыли, но не подчистую).

Если водка пошла хорошо – вязкие креплёные вина и вообще располагают к дремоте – прилечь где-нибудь, среди досок, а удачнее – за ящиками, сваленными на заднем дворе магазина или во дворе проходном, можно было и без пивного вдогона. Почти наверное отыщется там пара-тройка картонных коробок, их надо сложить, чтобы лежать со всем удобством, не на землю же громоздиться. Коробки, в отличие от ящиков, и тарой не считались, недолговечные, они рвались, расползались по швам, и коробки сдавали потом на вес в качестве вторсырья, зато ящики служили не раз – водочные и винные из отменного дерева, ещё лучше – для масла, не фасованного, а в бумаге, доски были, конечно, в жирных сквозных пятнах, но дерево отменное,