Универмаг - Илья Штемлер

Вся мировая практика торговли доказывает, что сезонная распродажа — неизбежный промежуток коммерческого цикла. Но мировая практика им не указ, этим гениям коммерции. «Если покупательский спрос не желает слушать наших указаний, — думают они в спесивом своем равнодушии, — тем хуже для спроса». И, что самое дикое, все они в неофициальных беседах — передовые, мыслящие люди. Все понимают. Но избави бог доверить им какое-либо решение! Куда девается их пыл, их страсть, их честность, наконец...

- Понимаешь, Костя, — ворчал Мануйлов, когда они возвращались в административный корпус. — Они не профессиональные люди, вот в чем беда! В кадрах беда, Костя... Профессионал — это человек, уверенный в своем деле, он отвечает за свои решения. И дело не в каком-нибудь особом риске. Нет! Нужен элементарный поиск наиболее результативного итога работы. Понимаешь, Костя? А они этим поиском не занимаются. Не потому, что не хотят рисковать, а потому, что не умеют работать. Непрофессионалы! Да только ли в торговле?.. Возьми эту дамочку-инспектора. Приехала и перво-наперво требует, чтобы я ее в театр пристроил вечером. А начала о деле говорить — глаза оловянные, пыжится, чтобы чего лишнего я не спросил.

- А что ее принесло? — спросил Фиртич.

- Финансисты надумали фонды уценки срезать. Экономию ищут. — Мануйлов остановился, пошарил в карманах, что-то разыскивая. — Все экономят. Пускают поезд по шпалам, чтобы сэкономить на рельсах, умники-разумники. Все в белых сорочках и галстуках, один ты перемазан. Как выхожу из шестерки — в баню тянет. А душу кто отмоет? Ноет душа...

Мануйлов шел энергичным, размашистым шагом, свойственным здоровым пожилым людям. Какая-то чернявая собачонка выбежала им навстречу и затрусила впереди, то и дело оборачивая смышленую мордаху.

- Цыбик, Цыбик! Хорошая собака, — ласково проговорил Мануйлов.

Песик согласно крутил хвостом и повизгивал.

- Цыбик всегда встречает дедушку во дворе, молодец. — Мануйлов тронул Фиртича за рукав. — Как по- твоему, Костя, собаки чувствуют начальство?

- Собаки? — серьезно переспросил Фиртич. — Думаю, что да.

Мануйлов вздохнул.

Из распахнутых ворот ближнего склада, сигналя, задом выползал трейлер с названием иностранной фирмы вдоль борта. Русоголовый шофер по пояс высунулся из кабины для лучшего обзора — не дай бог что-нибудь своротить, плати потом штраф...

Пропустив трейлер, они вышли к аллейке, на которой их уже дожидался песик. Фиртич никак не мог начать разговор, из-за которого приехал.

- Не мучайся, Костя, — проговорил Мануйлов. — Я знаю о твоей беде. И помогу. Потому как ты профессионал, Костя. Помогу!

- Что, сорока на хвосте принесла? — Фиртич был рад снять с себя обузу объяснений.

- Есть доброхоты... Ты где работаешь? Не в лавке на колхозном рынке. И не каждый день собираются против такого Универмага санкции применять. Для многих это вроде бесплатного концерта. Они любят людей за то, что рано или поздно на поминках погуляют.

- А я, Васильич, не радуюсь, если с коллегой моим неприятность стряслась, — сказал Фиртич.

- Ты счастливый человек, Костя, поверь старику. Объяснить не могу. Да и не объяснишь такое. Такое только сам понять сможешь, когда время придет... Погляди, как некоторые для простого «здрасьте» задницы спесивой не поднимут. А придет время — любой былинке будет готовы поклониться. Да ответа не дождутся. Так-то...

Встречи с Мануйловым всегда доставляли Фиртичу радость. Было между ними духовное родство. И сейчас. Этот песик с добрым взглядом коричневых глаз, эта аллейка, просквоженная зимними ветрами, эти стылые деревья на обочине...

Тем временем Мануйлов извлек из кармана пакетик с едой, вытряхнул куски на ладонь, присел на корточки. Песик, опустив хвост, принялся деликатно слизывать угощение.

- Не начальство он узнает, — засмеялся по-мальчишески Фиртич. — Кормится он у вас!

- Ох и догадлив ты, Фиртич, ох и догадлив! — запричитал Мануйлов.

Песик в последний раз провел розовым язычком по жесткой ладони старика, махнул хвостиком и деловито затрусил обратно к складу.

- Во! Получил свое и знать меня не знает. Среди людей живет, набрался, стервец! — Мануйлов выпрямился, отряхнул подол шубы. — Я, Костя, выделю тебе все, что надо. Честно говоря, как узнал о твоей беде, так сразу и приказал своим насытить фонды «Олимпа» чем бог послал. Пока официальной бумаги нет. Пришел кое-какой товарец. И наш и зарубежный. С колес продашь...

Пройдет всего лишь несколько часов, и Фиртич с тоской и печалью будет вспоминать продрогшую аллейку, вислоухого песика и старика Мануйлова — последнее, с чем он столкнулся, будучи уверенным в себе, в правоте своего дела. Всего лишь несколько часов отделяли его от короткого мгновения, которое разрубит его жизнь на два отрезка. Один, уже пройденный за пятьдесят лет, а другой — грядущий — был неопределенен, словно берег в тумане... Фиртич еще не ведал, что случится через несколько часов. Он сидел рядом с шофером, курил, поглядывал в окно. Однако беспокойство уже тронуло его сердце. Безотчетное, непонятное и тяжелое, как гул далекого моря. Фиртич по опыту знал, что подобное чувство его не обманывает, что-то произойдет. Неужели от того, что он встретится с Барамзиным и признается во всех прегрешениях? Это хоть и серьезно, но не настолько, чтобы душа томилась в предчувствии тяжелой беды. И надо ж было судьбе наделить его способностью предчувствовать...

Он смотрел на стремительную панораму знакомых улиц. Теперь он определенно знал, что беспокойство охватило его не сейчас. Он почувствовал беспокойство еще вчера вечером, когда покидал квартиру Лисовского.

Автомобиль проезжал мимо заправочной станции. Там стояло всего машин пять... Большое везенье: в будни, да еще весной, к заправке обычно не протолкнешься, частники выводят своих коней, а станции еще не отошли от зимней спячки...

Шофер взглянул на директора. Фиртич кивнул. Автомобиль круто развернулся и пристроился в хвост очереди. Фиртич вышел из машины. В стеклянном скворечнике нахохлился сизый телефон-автомат. Фиртич разыскал монетку и снял тяжелую телефонную трубку. Услышав голос жены, он облегченно вздохнул... Дома все было в порядке. И Сашка звонил из Ленинграда, сообщил, что получил посылку, благодарил. Все у него в порядке.

- У всех все в порядке, — тихо проговорил Фиртич.

- Ты здоров, Костя? — спросила Елена. — У тебя странный голос.

- На душе тяжело, — признался Фиртич. — Пустяки. Ведь у всех все в порядке. — Фиртич увидел, как автомобиль сыто отвалил от колонки и шофер призывно помахал рукой. — Сейчас заскочу в управление и сразу домой. — Фиртич повесил трубку.

- Все в порядке, — первое, что сказал шофер, поглаживая пальцами строгий пробор в соломенной своей шевелюре.

- Значит, полный порядок? — проговорил Фиртич, усаживаясь в автомобиль. — Тогда к чему печалиться?

- Я и не печалюсь, — ответил шофер. — Все в порядке.

У всех все в порядке... Фиртич даже рассердился. И с таким настроением он вошел в кабинет начальника управления, прижимая локтем черную кожаную папку. Барамзин сидел за журнальным столиком и ремонтировал кофеварку. Без пиджака, в светло-серой рубашке, в лиловых подтяжках. Вид у него сейчас был определенно домашний.

- А, Константин Петрович, — проговорил он глуховатым голосом. — Видите, чем занят? Тоже реконструкция в своем роде...

Нащупав что-то пальцами, Барамзин просунул в отверстие отвертку и, прикрыв глаза от напряжения, стал осторожно поворачивать ее.

Фиртич сел. Открыл папку, достал несколько листков и положил на письменный стол начальника управления.

Небольшой кабинет Барамзина выглядел уютно. Лампа с изогнутым кронштейном покоилась на вышитой салфетке. На деловом столике с телефонами и селектором стояли три кофейные чашки. За стеклами шкафа чинно держали строй тома энциклопедии, труды классиков, отчеты съезда партии. А на самой нижней полке книги лежали вповалку. Видно, их частенько доставали... Многие считали странностью привычку хозяина кабинета иногда оставаться в обеденный перерыв на месте, есть бутерброды да почитывать книжки. Люди газет не успевают просматривать. А Барамзин читает, к примеру, «Мастера и Маргариту», что недавно подарил ему начальник орготдела Гарусов.

Привычка есть в обед бутерброды и читать книжки сохранилась с тех пор, когда Кирюша Барамзин был направлен укомом комсомола в торговлю. В те времена со столовками было непросто. Обед в магазин приносила мать его старого товарища Бори Дорфмана — тетя Лиза. Книги же Кирюша доставал сам... Организм привык к такому распорядку. А главное, эти двадцать-три- дцать минут вольного времени давали разрядку душе. Барамзин и сотрудникам своим рекомендовал, говорил, что проверено практикой. Не прививалось. Возможно, у многих был какой-то иммунитет на книги, их только и хватало на специальную литературу да фельетоны в газетах...