Моя фронтовая лыжня - Геннадий Геродник

Из сугроба торчат кирзовые сапоги… Кому они принадлежат? Выяснится, быть может, спустя неделю, а то и раньше, когда весенняя теплынь как следует возьмется за эту лесную непролазь. А бойца в пробитой пулей каске смерть настигла в тот момент, когда он перебирался через поваленное бурей дерево. Нахожу медальон, вынимаю из него свернутый в трубочку бумажный квадратик. Башкир из Белебея, 1920 года рождения…

Мы обнаружили в «сидорах» убитых довольно хорошо сохранившиеся продукты: консервы, сухари, концентраты, сушеную рыбу. Уцелел даже в плотно закрытых металлических коробочках кусковой сахар. Попадаются фляги со спиртом, кисеты с махоркой…

Одним словом, продуктов столько, что комиссар распорядился:

— Сдать старшинам. Пусть они разделят между всеми поровну.

Обратили мы внимание, что при каждом убитом есть противогаз. Свои мы побросали, брезентовые сумки использовали для хозяйственных надобностей, и начальство смотрит на это сквозь пальцы.

В немецкой части «панорамы» своя специфика. Противогазы — в жестяных цилиндрических коробках, «сидоры» — кожаные ранцы, как некогда у наших гимназистов, головные уборы — матерчатые кепи с приделанными к ним суконными наушниками. Немецкий медальон представляет собой алюминиевую пластинку — прямоугольник или эллипс. Вдоль большой оси пластинки пунктирно пробит ряд отверстий — по этой линии прямоугольник или эллипс легко разломить на две равные половинки. На каждой половинке проштампован один и тот же текст: сокращенные названия подразделения и части, имя и фамилия. Но чаще фамилии нет, указан только порядковый номер военнослужащего по специальному штабному списку. Одна половинка остается при убитом, другую сдают в штаб.

Смертный медальон немцы называют «эркеннугсмаркой» — опознавательным знаком. Документы и «эркеннугсмарки» этих убитых немецких солдат большого интереса для нас не представляют — данные слишком устарели. Но все же несколько алюминиевых эллипсов я забрал. Хотя не уверен, справлюсь ли с расшифровкой вермахтовской тайнописи. Разобраться в сокращенных названиях немецких частей и подразделений, различных родов войск — задача нелегкая даже для опытного военного переводчика.

Нетрудно представить себе в общих чертах, какая драма разыгралась здесь, у «земляничной поляны». Похоже, это случилось около двух месяцев назад, в первые дни после прорыва 2-й ударной у Мясного Бора. Наша пехотная часть, расширяя прорыв, продвигалась на север. Здесь произошел скоротечный бой. Хоронить убитых не было времени, надо было, не снижая темпа, преследовать отступающего врага. Но пока сюда добралась похоронная команда, ее опередила сильная февральская вьюга. Она и похоронила павших, она и спела реквием… А потом были еще метели и обильные снегопады. Наконец весна приоткрыла полог, который в течение февраля — марта скрывал «Волховскую панораму». И вот мы видим еще одну гримасу страшного лика войны.

Пройдя с километр дальше, наткнулись на поросшее лозняком и чахлыми деревцами болото. Сейчас оно от края и до края заполнено мутной водой, из которой местами выступают островки еще не растаявшего льда и снега. Метрах в пятидесяти от кромки болота глубоко в воде сидит наш сильно помятый «ястребок». Под фонарем кабины отчетливо просматривается голова летчика в шлемофоне. Прямая, как просека, полоса срубленных и надломленных деревьев обозначает направление посадки.

Что здесь произошло? Или летчик шел на посадку уже смертельно раненный? Или он разбился насмерть в момент вынужденной посадки? Следовало бы забрать у него документы, если это уже не сделали до нас. Но попробуй доберись до самолета!

— Однако надо проверить, может, летчик еще живой, — говорит Авениру Муса. — Топор у меня есть. Повалим вон ту сухую сосну, плотик сварганим…

— С одним топором, без пилы, здорово задержимся, — отвечает Авенир. — Вряд ли комиссар разрешит, мы и без того из-за обходов сильно опаздываем.

— Нет, летчик давно мертв, — вступает в разговор Урманцев. — Поглядите на изломы ольшин. Совсем несвежие — высохли, обветрились. Поди, уже недели две-три прошло, как самолет в болото врезался.

— И то правда… — соглашается Муса.

Видимо, такого же мнения и комиссар. Он подает команду двигаться дальше.

Опять у ручья Нечаянного

У ручья Нечаянного, где мы уже однажды были, идет жаркий бой. Энская отдельная пехотная бригада, истаявшая еще больше, чем наш лыжбат, сдерживает напирающего с севера врага. Правда, ни танков, ни артиллерии у противника нет — не позволяют болота и весеннее разводье, — зато крепко шпарит из минометов. А у бригады мин в обрез, вся надежда на винтовку, «максима» и штыковые контратаки.

Скоро подошли и остальные батальоны. Командование бригады и командиры прибывших на подмогу подразделений составили план совместных действий. И тут приняли в расчет былую мобильность лыжбата. Мы получили задание, для выполнения которого надо сделать наиболее далекий и стремительный бросок. Приказано обойти немцев с востока и внезапно ударить им с тыла или хотя бы во фланг.

Со своей задачей мы в основном справились, но события развивались далеко не так, как их планировали в штабе бригады. Переправившись через разлившийся ручей Нечаянный, мы повернули на север и… скоро лоб в лоб столкнулись с немцами.

Около сотни вражеских автоматчиков продвигались с севера на юг, видимо имея такую же задачу, как и мы, — внезапно ударить по противнику во фланг или с тыла. С ходу завязался встречный бой.

Бой в лесу имеет свои характерные особенности. На открытой равнинной местности десятки и сотни бойцов находятся примерно в равных условиях и действуют по одному образцу. В лесу же условия очень многообразны, и в подвижном бою они быстро меняются для каждого бойца по-особому. Дерево с толстым стволом, за которым можно укрыться, а впереди такое же дерево, за которым, быть может, притаился враг… Сосед слева ведет прицельный огонь короткими очередями, растянувшись во весь рост на мху и используя в качестве упора оплывший смолой пень… Сосед справа уперся в непролазный ветровал, бросил через него лимонку и огибает препятствие ползком… Еще правее группа бойцов ползком пробирается вперед по еловому подлеску… А через каких-нибудь два-три десятка метров задача для каждого из этих бойцов изменится.

Особенно много всякой всячины именно в этом лесу, где мы схватились с немцами. Сюда, видимо, никогда не ездили по дрова ни ольховчане, ни полистяне. Самых различных возрастов не тронутые рукой человека буреломы и ветровалы, трухлявые колоды, коряги, хмызняк, то еловый, то ореховый подсед, прошлогодний малинник — всего не перечесть. Уральцы такую лесную дремучую непролазь называют «храпой».