Очищение - Роберт Харрис

И все же не все восхищались происшедшим. Метелл Непот, вступая в должность трибуна, продолжал утверждать, что казнь была незаконной. Он предсказал, что когда Помпей вернется в Италию, чтобы восстановить порядок, то разберется не только с Катилиной, но и с мелким тираном Цицероном. Последнему пришлось даже тайно встретиться с Клодией и попросить ее передать своему деверю, что если он будет продолжать в таком же духе, то консулу придется вернуться к связям самого Непота с Катилиной. Лучезарные глаза Клодии расширились при мысли, что она может принять участие в государственных делах. Однако Непот равнодушно отнесся к этому предупреждению, правильно рассудив, что Цицерон никогда не посмеет выступить против ближайшего политического союзника Помпея. Поэтому все теперь зависело от того, как быстро будет разбит Катилина.

Когда неблагоприятные новости о казни заговорщиков достигли лагеря Катилины, многие его последователи немедленно дезертировали (не думаю, что они сделали бы это, если бы Сенат проголосовал за пожизненное заключение). Понимая, что Рим теперь единодушно против них, Катилина и Манлий решили вести армию на север, с целью перейти Альпы и скрыться в Ближней Галлии, где они надеялись создать анклав, в котором могли существовать долгие годы. Но приближалась зима, а нижние перевалы блокировал Метелл Целер во главе трех легионов. В то же время армию бунтовщиков по пятам преследовала другая армия, во главе которой стоял Гибрида. С ним-то и решил сразиться Катилина в первую очередь, выбрав для битвы узкую долину в районе Пизы.

Неудивительно, что возникли подозрения — которые существуют и по сей день, — что Катилина и его старый союзник Гибрида находились в тайной связи. Цицерон это предвидел, и когда стало очевидно, что битвы не избежать, военный легат Гибриды, ветеран многих сражений Петрей открыл запечатанный конверт с приказом, который он получил еще в Риме. Этим приказом он назначался командующим армией; согласно ему Гибрида должен был сказаться больным и не принимать участие в сражении; в случае отказа Петрей должен был его арестовать.

Когда все это было сообщено Гибриде, он сразу же согласился и объявил, что страдает от приступа подагры. Таким образом, Катилина, неожиданно для себя, оказался лицом к лицу с одним из лучших военачальников Рима, стоящим во главе армии, которая превосходила армию Катилины и по численности, и по вооружению.

Утром перед битвой Катилина обратился к своим солдатам, многие из которых были вооружены только вилами и охотничьими дротиками, со следующими словами:

— Братья, мы деремся за нашу страну, нашу свободу и нашу жизнь, тогда как наши противники защищают разложившихся олигархов. Они превосходят нас числом, но мы крепче их духом и обязательно победим. А если этого не произойдет, если Фортуна от нас отвернется, не позвольте, чтобы вас зарезали, как скот, но бейтесь как настоящие мужчины, — так, чтобы наши противники дорого заплатили за свою победу своей кровью и смертью.

Раздались звуки труб, и первые линии войск начали сближение.

Это была кровавая бойня, и Катилина провел в ее гуще весь день. Ни один из его командиров не отступил. Они бились с яростным отчаянием людей, которым уже нечего терять. Только когда Петрей бросил в бой когорту преторианцев[40], армия бунтовщиков наконец рассыпалась. Все союзники Катилины, включая Манлия, умерли там же, где и стояли: все свои раны они получили в грудь и ни одной — в спину. Вечером после битвы, в глубине рядов своих противников был найден Катилина, окруженный трупами изрубленных врагов. Он еще дышал, но вскоре умер от ужасных ран. Гибрида приказал, чтобы его голову заморозили в ведре со льдом и отправили в Рим, в Сенат. Но Цицерон, который оставил свой пост консула за несколько дней до этого, отказался смотреть на голову своего врага. Так закончился заговор Луция Сергия Катилины.

Часть вторая

PATER PATRIAE

62—58 гг. до н. э

Что же касается нашего друга Катона, то к нему я отношусь так же тепло, как и к тебе. Но мы должны признать, что при всей его прямоте и патриотизме он иногда наносит государству вред. Он выступает в Сенате так, будто живет в Республике Платона, а не в сточной канаве Ромула.

XII

В течение первых нескольких недель после того, как хозяин ушел с поста консула, все жаждали услышать историю о том, как Цицерон разоблачил заговор Катилины. Ему были открыты все самые изысканные дома Рима. Он очень часто обедал в гостях — ненавидел оставаться один. Я часто сопровождал хозяина, стоял за его ложем вместе с остальным его антуражем и слушал, как Отец Отечества потчует других участников обеда отрывками из своих речей. Он любил рассказывать о том, как ему удалось избежать покушения в день голосования на Марсовом поле; или о том, как он организовал ловушку для Лентула Суры на Мулвианском мосту. Обычно он иллюстрировал эти рассказы, передвигая по столу тарелки и чашки, совсем как Помпей, когда тот описывал прошлые битвы. Если кто-то прерывал его или хотел перевести разговор на другую тему, хозяин нетерпеливо дожидался паузы в беседе, бросал на прервавшего убийственный взгляд и продолжал:

— И вот, как я говорил…

Каждое утро величайшие из великих фамилий приходили к хозяину в дом, и он показывал им точное место, на котором стоял Катилина в тот момент, когда предложил сдаться в плен, или те предметы мебели, которые использовались для того, чтобы забаррикадировать двери, когда заговорщики осадили его дом. Когда Отец Отечества вставал для выступления в Сенате, в зале мгновенно наступала уважительная тишина, и он никогда не упускал случая напомнить всем сенаторам, что встречаются они только потому, что он спас Республику. Короче, он превратился — и разве можно было ожидать такое от Цицерона? — в жуткого зануду.

Для него было бы гораздо лучше покинуть Рим на год или два и отбыть в провинцию — большое видится на расстоянии; в этом случае он превратился бы в легенду. Но свои провинции хозяин отдал Гибриде и Целеру, поэтому ему ничего не оставалось делать, как сидеть в Риме и возобновить свою юридическую практику. Обыденность может превратить любую, даже самую замечательную, фигуру в общее место: наверное, человеку надоело бы видеть самого Юпитера Всемогущего, если бы тот каждый день проходил мимо него по улице. Постепенно блеск славы Цицерона тускнел. Несколько недель он занимался тем, что диктовал мне громадный отчет о своем консульстве, который хотел направить Помпею. Размером этот отчет был с хорошую книгу, и в нем он подробнейшим образом оправдывал все свои действия. Я понимал, что отправить его Помпею будет большой ошибкой, и старался, как мог, этого избежать — но тщетно. Отчет, со специальным курьером, был отправлен на Восток, а Цицерон, ожидая ответа Великого Человека, занялся редактированием тех речей, которые он произнес во время кризиса. В эти речи он вставил множество хвалебных для себя пассажей, особенно в ту, которую он произнес с ростр в тот день, когда были арестованы заговорщики. Меня это так беспокоило, что в одно прекрасное утро, когда Аттик выходил из дома, я отвел его в сторону и прочитал ему парочку из этих вставок.