Очищение - Роберт Харрис

— На меня большое впечатление произвели слова Цезаря, — объявил он, вкрадчиво потирая руки. — Такое большое, что я не буду голосовать за свое собственное предложение. Я тоже считаю, что пожизненное заключение — это лучшее наказание, чем смертная казнь.

Это заявление вызвало приглушенный ропот удивления, за которым последовало шуршание на скамьях, которое я расшифровал как знак того, что мнение сенаторов быстро меняется. При выборе между смертью и изгнанием многие из сенаторов предпочли смерть. Но если речь шла о смерти и пожизненном заключении, они были готовы пересмотреть свое решение. И кто мог бы осудить их за это? Ведь, на первый взгляд, это было идеальным решением: заговорщики будут жестоко наказаны, однако при этом на руках сенаторов не будет крови. Цицерон оглядывался в поисках сторонников смертного приговора, однако сейчас выступавшие один за другим вставали, чтобы высказаться за пожизненное заключение. Гортензий поддержал предложение Цезаря; то же самое сделал, как это было ни удивительно, Изаурик. Метелл Непот сказал, что казнь без возможности апелляции незаконна, и вновь поддержал требование Нерона вызвать Помпея. После того, как эта дискуссия продолжалась час или два — причем только несколько человек теперь выступили за смертную казнь, — Цицерон объявил короткий перерыв перед голосованием. Сенаторы смогли покинуть зал заседаний, чтобы облегчиться и перекусить. В это же время Цицерон провел короткий «военный совет» со мной и Квинтом. Очень быстро темнело, и с этим ничего нельзя было поделать — зажигать какой-либо огонь в храме было категорически запрещено. Неожиданно я понял, что у нас осталось не так уж много времени.

— Ну, — тихо спросил нас Цицерон, наклоняясь из кресла, — что вы обо всем этом думаете?

— Пройдет предложение Цезаря, — шепотом ответил Квинт. — В этом нет никаких сомнений. Даже патриции склоняются к нему.

— Вот и верь после этого их обещаниям… — тяжело вздохнул Цицерон.

— Но для тебя это совсем не плохо, — радостно заявил я, так как всегда был сторонником компромиссов. — Таким образом, ты соскакиваешь с этого крючка.

— Но это предложение — полный идиотизм, — прошипел Цицерон, бросив злобный взгляд в сторону Цезаря. — Ни один Сенат не может принять закон, который навечно свяжет обязательством будущих сенаторов, и Цезарь это прекрасно знает. А что, если на будущий год какой-то чиновник скажет, что агитация за освобождение преступников не является государственной изменой, а народная ассамблея с этим согласится? Понтифику просто нужно, чтобы этот кризис продолжался, чтобы под шумок обделывать свои собственные делишки.

— Тогда, по крайней мере, это уже будет проблема следующего консула, — ответил я. — А не твоя.

— Ты будешь выглядеть слабаком, — предупредил Квинт. — Подумай о будущих поколениях. Что они будут думать о тебе? Ты должен выступить.

Плечи Цицерона опустились. Ведь именно этого он больше всего и боялся. Я никогда не видел, чтобы хозяин так мучился, принимая решение.

— Ты прав, — сказал он. — Хотя любой результат будет для меня разрушительным.

И после перерыва он сообщил, что все-таки выскажется.

— Я вижу ваши лица и глаза, граждане, обращенные в мою сторону, поэтому скажу то, что обязан сказать как консул. Перед нами два предложения: одно, Силана — хотя он и не собирается голосовать за него, — требующее смертной казни для заговорщиков; второе — Цезаря, который предлагает пожизненное заключение за отвратительное преступление. Цезарь говорит, что это гораздо страшнее смертной казни, так как осужденные лишаются даже малейшей надежды на освобождение — единственного слабого утешения для любого заключенного. Кроме того, он предлагает конфисковать их имущество, чтобы наказать их еще и нищетой. Единственное, что он оставляет этим преступникам, — саму жизнь, в то время как если бы ее у них отобрали, то одним движением освободили бы их от множества страданий. Мне понятно, граждане, что ждет меня после голосования. Если вы поддержите предложение Цезаря, а он видный представитель популяров, мне не придется бояться нападок людей в будущем, так как я сделаю то, что предложил от их имени Цезарь. Если же вы поддержите другое предложение, то я предвижу, что в этом случае масса проблем свалится на мою голову. Но пусть интересы Республики будут выше моих собственных. Мы должны сделать то, что правильно для Республики. Ответьте мне на такой вопрос: если хозяин дома обнаружит, что раб убил его детей и жену, сжег его дом, и не накажет такого раба самым страшным наказанием, его будут считать добрым и сострадательным — или жестоким недочеловеком, который не отомстил за страдания близких в полной мере? На мой взгляд, человек, который равной мерой не мстит за страдания, причиненные его близким, не может считаться достойным человеком. У него каменное сердце. Я поддерживаю предложение Силана.

— В рассуждениях консула есть только один маленький недостаток, — быстро встал Цезарь, — эти люди преступлений не совершали; их судят за их намерения, а не за их действия.

— Вот именно, — раздался голос с другой стороны зала, и все головы повернулись в сторону Катона.

Если бы голосование происходило прямо в тот момент, то я почти уверен, что предложение Цезаря было бы принято, несмотря на мнение консула. Приговоренных рассовали бы по разным городам и оставили бы гнить там, в полной зависимости от капризов политиков, а будущее Цицерона было бы совсем другим. Но именно предсказуемость результата голосования заставила подняться с последней скамьи около стенки это неухоженное, странное существо с торчащими в разные стороны волосами, обнаженными, несмотря на мороз, плечами, и с поднятой рукой, означающей желание говорить.

— Марк Порций Катон, — настороженно произнес Цицерон, так как никто не мог предсказать, куда заведет Катона его странная логика. — Ты хочешь говорить?

— Да, я хочу говорить, — ответил тот. — Я хочу говорить, потому что должен найтись хоть один человек, который объяснит этому собранию суть вопроса. Все дело в том, граждане, что мы действительно судим намерения, а не преступления. Именно по этой простой причине мы не можем сейчас пользоваться существующими законами — толпа просто разорвет нас. — По скамьям разнесся шепот согласия: он говорил правду. Я взглянул на Цицерона, тот кивал в знак согласия. — Слишком многие из сидящих здесь, — объявил Катон, и голос его становился все громче, — думают гораздо больше о своих виллах и памятниках, чем о своей стране. Люди, во имя богов, проснитесь! Проснитесь, пока не поздно, и протяните руку помощи Республике. На карту поставлены наша свобода и самая жизнь! И в такое время кто-то решится рассказывать мне о милосердии и снисходительности?