Генетик - Анатолий Маев

— Не верю я вам! — решительно произнес Макрицын. — Она тогда другая была: толковая и бескорыстная.

— Толковыми только словари бывают, — поучительно заметил Семен Моисеевич. — А что бескорыстная, так тут вы ошибаетесь. Просто вы хотели видеть ее именно такой. И она позволяла вам видеть себя такой. Прошу прощения за тавтологию. В результате вы не распознали ее материального начала и совершили ошибку, заключив брак. А нельзя было, Еврухерий Николаевич, потому что вашими действиями духовное начало движет.

— Докажите! — потребовал ясновидящий.

Семен Моисеевич улыбнулся и вкрадчивым, тихим голосом прошептал:

— Вы ведь ее всем сердцем любили, не думая о своей выгоде. Правильно?

— Да, — кивнул Еврухерий.

— Вы ведь и в партии своей по идейным соображениям состоите, не по материальным. Правильно?

Макрицын вновь ответил утвердительно.

— Вы любимому человеку всегда помочь готовы, совершенно не думая, будет ли вам от того какая выгода. Более того, и на самопожертвование готовы. Правильно?

— Правильно. Даже иногороднему помогу! — с пафосом заявил ясновидящий.

— Доказательств достаточно? — поинтересовался «полуфранцуз-полуеврей» и, получив положительный ответ, удовлетворенно потер руки. После чего эмоционально произнес: — Вот и помогите им!

— Помогу, помогу, — не понимая, кому и чем просит его помочь космополит, согласился Макрицын.

Семен Моисеевич подошел ближе, пристально посмотрел в глаза и спросил:

— Знакомы ли вам господа Ганьский и Залп?

Не потратив ни секунды на раздумье, Еврухерий ответил утвердительно, уточнив, что Залпа всего пару-тройку раз видел.

— Вот и помогите им! — повторил космополит.

— Я? Должен помочь Ганьскому и Залпу? — недоумевал ясновидящий. — Как?

— Письменно, друг мой! Вы же опять все забудете: и что вам предстоит увидеть, и мои слова, и саму нашу встречу. Берите карандаш, тетрадь в линейку на двенадцать листов — и следуйте за мной!

— А ручку нельзя вместо карандаша? — уточнил Макрицын.

— Может быть, вы еще и машинку печатную с ятями взять пожелаете?

— На кой черт мне машинка? — не уловив подвоха, ответил ясновидящий. — Я же не роман печатать собираюсь.

— Романы как раз от руки пишутся! — сообщил «полуфранцуз-полуеврей».

— Ну, а почему ручку нельзя взять? — не унимался Макрицын.

— Пойдемте! Не задавайте ненужных вопросов — опоздать можем.

— А куда мы идем? — спросил Еврухерий.

— Уже никуда, — прозвучал ответ космополита. — Стойте, смотрите, слушайте и записывайте.

В эту секунду Еврухерий почувствовал, как кровь приливает к голове, все сильнее распирая череп. Все больше сужался угол зрения. Все меньше неба видел Макрицын. И вот перед его глазами расплющилось зловещее черное полотно, словно образованное двумя сомкнувшимися частями полусферы, преградившими путь последнему лучу света. Невидимая сила подхватила Еврухерия за ноги, ввергнув в горизонтальное вращение. Скорость была такой огромной, что очевидно обозначились неприятнейшие ощущения выпадения желудка изо рта. Показалось, что бедренные кости отделяются от тазовых, и только кожа ценою страшного напряжения сохраняет целостность нижних конечностей. К Еврухерию Николаевичу Макрицыну пришло осознание того, что жизнь покидает его при сохраненном разуме. Страдальцу сделалось обидно и больно от своей беспомощности и обреченности. «К звездам… к звездам…» — послышалось ему. «На кой черт мне к звездам?» — хотел ответить Еврухерий на таинственный призыв, но голосовые связки, словно отлитые из свинца, остались неподвижны. Когда сознание исчезло почти полностью, Макрицына внезапно начало трясти, но вернулось нормальное ощущение тела. Открыв глаза, он увидел, как пришли в движение створки полусферы, в увеличивающуюся щель устремился свет, и Еврухерий обнаружил перед собой большое круглое прозрачное стекло, вставленное в приоткрытую металлическую дверь, возле которой стоял Семен Моисеевич.

— Где мы? — спросил ясновидящий.

— Где мы… где мы… — сердито передразнил «полуфранцуз-полуеврей». — Какого черта вы в центрифугу залезли? Выходите! Вы же много раз бывали в этой квартире, но ведь вроде никогда не возникало подобного желания. Или от меня спрятаться хотели, сочтя мои благие намерения проявлением назойливости? А я бегаю, ищу вас… Знаю, что вы где-то здесь должны быть, а найти не могу… Не ожидал от вас такого поступка, Еврухерий Николаевич! Ежели общества моего тяготитесь, так извольте напрямую высказаться.

Предположение космополита ясновидящий не подтвердил. Но нешуточно растерялся, обнаружив себя в квартире Аполлона Юрьевича Ганьского.

— Надеюсь, уже не боитесь, что нас увидят? Или надо освежить в вашей памяти суть моего открытия? — едко спросил космополит.

Ответ обрадовал Семена Моисеевича — в ситуации Макрицын сориентировался правильно.

— Записывайте, записывайте увиденное! Обязательно пометьте, что все это через три дня произойдет, когда Ганьского уже в Москве не будет, — услышал «коренной москвич» и в тот же миг увидел Марину.

Супруга ученого стояла в каких-то полутора метрах, немного позади термостата, внимательно рассматривая пустую ампулу без маркировки. Опустив ее в небольшой полиэтиленовый пакет, женщина надела резиновые перчатки, присела на корточки, после чего расстелила на полу газету и высыпала на нее содержимое мусорной корзины. Извлекла из мусора разбитую чашку Петри со следами коричневого желеобразного вещества и аккуратно отставила в сторону. То же самое проделала с двумя найденными маленькими пузырьками, на одном из которых было написано «преципитант», а на другом «рН до корректировки». Затем женщина выбрала обрывки бумаги, разгладила их и довольно быстро правильно состыковала. После чего принесла фотоаппарат и сделала несколько снимков с разного расстояния.

— Зачем она в мусорке копается? — спросил Макрицын.

— Смотрите и пишите! Познавайте жизнь! — буркнул космополит.

Оставшиеся отбросы Марина завернула в газету и кинула обратно в корзину. Находясь в полном недоумении, ясновидящий строчил в тетради так быстро, как никогда раньше. И еще умудрялся наблюдать за женщиной, а также терзать вопросами Семена Моисеевича:

— А Аполлон-то где?

— В Лондоне.

Выбранные предметы Марина тщательно и бережно упаковала, положила в сумку и вышла в комнату. Еврухерий с космополитом проследовали за ней. Женщина подошла к письменному столу Ганьского, по очереди вынула из ящиков исписанные листы бумаги и сфотографировала.

— Как вы считаете, Еврухерий Николаевич, может, было бы гуманнее сказать ей, что она зря утруждает себя? Ведь можно просто оригиналы забрать, Ганьскому они уже не нужны.

— Как не нужны? — удивился Макрицын.

Но разъяснения не последовало.

«Марина полезла на полку книжного шкафа в зале, где Аполлон дневники держит, а там ничего нет. Наверное, он их в другое место переложил», — записал Макрицын. Семен Моисеевич, заглянув в тетрадь, эмоционально произнес:

— Пишите только то, что видите и слышите! Никаких комментариев!

Тем временем супруга ученого кому-то позвонила. Еврухерий не счел этот момент существенным и не отметил, но «полуфранцуз-полуеврей» попросил засвидетельствовать ее звонок и даже набранный номер телефона сообщил. «Коренной москвич» заканчивал выполнять просьбу Семена Моисеевича, когда совершенно незнакомый голос привлек его внимание. Он оторвал взгляд от тетради и обнаружил себя уже в другом помещении. В кресле за массивным письменным столом сидел человек с громадным животом и непропорционально большой головой.

— Надо же, такое пузо отрастить! — заметил Еврухерий.

Семена Моисеевича реплика не впечатлила.

Перенеся взгляд на столешницу, Макрицын увидел, как по зеленому сукну бегают лилипуты ростом с бутылку из-под шампанского. Все они были мальчики, невероятно похожие друг на друга, с вытянутыми лицами. В разных местах стола стояли турники и брусья, ребятишки запрыгивали на снаряды, подтягивались, отжимались на руках. Прочитав гравировку на никелированной табличке в деревянном окладе на подставке, Макрицын узнал, что хозяином кабинета является профессор Зайцевский Николай Сергеевич.

Для лучшей слышимости космополит, взяв Еврухерия под руку, приблизился с ним к столу и встал между профессором и его гостьей, которой оказалась супруга Ганьского. Зайцевский и Марина беседовали.

— Он мне ничего по данному поводу не говорил, — рассказывала Марина, — я только знаю, что случилось это сразу после выступления Еврухерия в кинотеатре «Э. Пизод». Аполлон несколько дней дома просидел, потом у Кемберлихина прятался от журналистов, затем, кажется, с Вараниевым встречался или с кем-то из его людей — точно не помню. А Велик дома у нас уже не появлялся.