Тайны Парижа. Том 2 - Понсон дю Террайль

— Присядьте, милорд, — сказала Фульмен, пододвигая англичанину единственное в комнате кресло с тою же непринужденностью, какую год назад она выказывала, принимая его в своем маленьком нарядном отеле на улице Марбеф.

— Но где же мы находимся, Бог мой? — спросил лорд Г., удивлению которого не было границ и у которого, наконец, развязался язык.

— У меня, милорд.

— У вас?

— Да, — улыбаясь, подтвердила Фульмен.

— О! — произнес лорд Г., окончательно пораженный. Фульмен молчала.

— Но это невозможно! — горячо запротестовал англичанин. — Нет, вы не можете находиться в таком жалком положении! Я вам назначил тридцать тысяч ливров в год, и у вас, кроме того, было бриллиантов почти на сто тысяч франков, отель, собственные лошади…

— Все это осталось у меня и теперь.

— Так… почему же?..

Пораженный англичанин не мог выговорить более ни слова. Фульмен продолжала улыбаться. Но ее улыбка была печальна и наводила на грустные мысли, и лорд Г., внимательно всматривавшийся в нее, к удивлению своему заметил ее бледность и осунувшееся лицо.

— Милорд, — сказала она, — в театре, который я покинула, и на улице Марбеф, где я более не живу, меня звали Фульмен.

— А… здесь?..

— Здесь меня зовут госпожа Бевуаль. Это мое настоящее девичье имя.

— Но зачем… зачем вы здесь?

Фульмен села рядом с англичанином и взяла его за руку.

— Милорд, — ответила она, — прежде чем объяснить, почему вы видите меня здесь, позвольте мне напомнить вам прошлое.

— Пожалуйста, Фульмен.

— Вы для меня не были поклонником, и я всегда вас считала за отца, за друга, за самого великодушного покровителя.

— О! — произнес англичанин с жестом, полным благородства. — Разве я не любил вас?

— Совершенно верно, милорд, и потому я имею право напомнить вам об этом.

Лорд Г. вздохнул. Фульмен продолжала:

— Уже давно ваша любовь сделала меня самой счастливой женщиной, милорд, потому что я не принадлежала к тем испорченным созданиям, которые отвергают благородную любовь великодушного человека, полного рыцарской деликатности, предложившего свое сердце и свое состояние. Ваш лоб, покрытый преждевременными морщинами, ваши волосы, в которых начинали просвечивать серебряные нити, — все это вполне искупалось вашими большими и красивыми голубыми глазами и открытым благородным лицом, так что мне казались жалкими перед вами красивые молодые люди с черными как смоль волосами, которые всюду преследовали меня излияниями своих нежных чувств. Однажды вы были виновником моего несчастья, а… может быть… даже и своего. Однажды вы, сын ирландских пэров, потомок гордых нормандских баронов, решились предложить мне графскую корону и свою руку.

— Я любил вас, и вы были достойны этого, — страстно прошептал лорд Г.

— И в этот-то день, — продолжала танцовщица, — вы потеряли Фульмен. В течение нескольких часов во мне происходила сильная борьба. Я презирала людей и любила вас.

Если бы вы были честным купцом из Сити, а не благородным лордом, я бросилась бы вам на шею, потому что меня манила честная, тихая семейная жизнь, мне хотелось забыться и отрешиться от прошлого. Но одна мысль бросала меня в краску: если я выйду замуж за лорда Г., говорила я себе, то весь Париж обвинит меня в хитрости и честолюбии, и никто не поверит, что я могла полюбить этого благородного и хорошего человека, потому что ему пятьдесят лет, и на него посыплются насмешки, и все будут громко говорить, что я опозорила этого джентльмена, приняв его руку.

— Вы благородны, Фульмен, — прошептал, тронутый до слез, англичанин.

— А затем, — продолжала она, — бывают минуты, когда парижская жизнь, эта своеобразная, лихорадочная жизнь, которую ведут все те, кто сроднился с искусством, вдруг предстает перед нами со всеми своими треволнениями, взрывами хохота, с только что осушенными слезами, бешеной радостью и глубокою и скоропреходящею печалью. И тогда те, которым представляется случай покинуть эту жизнь, уже начинают жалеть и тосковать по ней и колеблются… На другой день после того, как вы предложили мне свою руку, я решила посоветоваться со своими друзьями… Со своими друзьями, — прибавила она с горечью, — если только можно серьезно назвать этим именем товарищей по театру, по удовольствиям и безумной жизни! Я имела глупость объявить им о том, что вы предложили мне свою руку, и за это меня встретили неодобрительными криками. Одни кричали, что я через полгода умру от скуки в одном из ваших замков; другие говорили мне о презрении, с которым меня встретят женщины того круга, в который вы пожелаете меня ввести. А иные, еще более дальновидные, если не более вероломные, представили мне, точно в зеркале, мою театральную жизнь, полную рукоплесканий и усеянную венками, и связанное со мной имя знаменитости. Наконец один из них сказал мне:

«Ты не любишь лорда Г., ты его никогда не любила, потому что до сих пор никто не мог устоять против твоего обаяния, все падали ниц перед твоей всепокоряющей красотой и молили о твоей благосклонности! Ну, так вот, я хочу указать тебе человека, который тебя не любит, но которого зато ты полюбишь».

И, действительно, он указал мне среди моих гостей молодого человека с бледным челом, с глубоким взглядом, лицо которого носило отпечаток печали… И я, друг мой, почувствовала, как в глубине моего сердца что-то пробудилось, затрепетало и содрогнулось; я поняла, что чувство, которое я испытывала к вам, было не любовью, что я, развратница, грешница с блистающим взором и гордым челом, еще не любила, и только тогда в первый раз я полюбила…

— На другой день, милорд, — продолжала Фульмен после короткого молчания, в течение которого лорд Г. оставался безмолвным, с поникшей головой и с глазами, полными слез, — на другой день вы получили от меня прощальное письмо вместе со шкатулкой. В этой шкатулке находились мои бриллианты, документы на получение ренты и на право владения имуществом, то есть все то, что я получила от вас. Я оставила себе только несколько тысяч франков и свое оперное жалованье.

Но вы, как истый джентльмен, отослали все это мне обратно с запиской. В ней не было ни обвинений, ни упреков: «Оставьте все у себя, дорогая Фульмен, — писали вы, — и хотя я умер для вас, все же не откажите принять это скромное наследство после бедного покойника».

Произнеся последние слова, Фульмен протянула руку лорду Г.

— Я все оставила у себя, — сказала она, — потому что не решилась оскорбить человека, которому была обязана всем. Но я тогда же поклялась не брать ни копейки из денег, которых была недостойна, копить доход с них и возвратить их когда-нибудь вашим наследникам.

— Ах! — вздохнул англичанин. — Вы с ума сошли…