Там, где парят орлы. Последняя граница - Алистер Маклин

– Полагаю, молодежи. – Дженнингс с трудом сдерживался. – Умы молодежи всегда были наиболее чувствительны и податливы к…

– Верно. – Янчи кивнул. – И выкормленным с заботой любимцам коммунизма – писателям, интеллигенции. А кто участвовал в Венгрии в бунте против русских? Именно они – молодежь, интеллигенция. Тот факт, что восстание с самого начала было обречено на неудачу, в данный момент не играет роли. Важно, что идеи коммунизма потерпели поражение именно там, где у него были максимальные шансы на успех.

– Побывайте в церквях моей страны, – пробормотал Граф. – По воскресеньям полно народа, очень много детей. Тогда вы имели бы более полное представление насчет распространения коммунизма. Фактически, – продолжал он, – неудача идеологов коммунизма в наших странах может сравниться с их успехом в таких странах, как Италия и Франция, народ которых ничего не знает о коммунистах и не видел вот этого. – Он с отвращением махнул рукой, указывая на свою форму. – Человеческая натура поистине достойна удивления во все времена.

– Так что же мне делать? – ядовито осведомился Дженнингс. – Забыть этот печальный эпизод моей жизни, сидеть сложа руки и созерцать?

– Нет. – Янчи укоризненно качнул головой. – Вы меня не поняли. Этого я не пожелал бы никому забыть. Поезжайте на родину, доктор Дженнингс, расскажите своим соотечественникам, всем людям, и люди Центральной Европы не исключение, Богом дана только одна маленькая жизнь, и время быстротечно. Скажите, что нам тоже хотелось бы вдохнуть глоток свежего воздуха свободы, хоть бы глоток перед тем, как уйти. Скажите, что наше поколение ждет уже семнадцать долгих лет, а надежда не может существовать вечно. И мы не хотим, чтобы наши дети и наши внуки брели по темной и бесконечной дороге рабства, не видя света в конце. Скажите, что мы хотим немного: чтобы были мир, зеленые поля и чистый звон колоколов церквей.

Янчи, забыв про стакан, сидя на стуле, наклонился вперед, его лицо, скрываемое гривой белых волос, освещалось мигающим пламенем печи, оно было вдохновенным и отрешенным, в таком состоянии Рейнольдс его не видел еще никогда.

– Скажите вашим соотечественникам, что судьба нынешнего и будущего поколений – в их руках. Скажите, что на нашей Земле лишь одна истина имеет ценность – мир. Планета невелика, и мы должны жить на ней в мире и гармонии.

– Значит, вы призываете к сосуществованию? – уточнил Дженнингс.

– Да. Пожалуй, так. Сосуществование. Но что может предложить взамен разумный человек? Ужас термоядерной войны? Нет, сосуществование, если человечество хочет выжить.

Янчи говорил долго, иногда его прерывали Граф или Рейнольдс.

Потом в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием сосновых дров в печи и бульканьем закипающей воды в чайнике. Казалось, огонь зачаровал всех сидящих в комнате. Они пристально смотрели на пламя, как бы пытаясь увидеть в нем картины будущего, как рисовало их воображение Янчи. Но заворожило их не пламя, а проникающий, гипнотический голос Янчи, и то, что он говорил, задевало за живое, за самые чувствительные струны души, просто оседало в памяти. Даже профессор умерил свою запальчивость, и Рейнольдсу вдруг в голову пришла сумасшедшая мысль: если в его мысли мог прочитать полковник Макинтош, то сразу же по прибытии в Англию он остался бы без работы. Через какое–то время нарушил тишину Граф, он встал, подошел и налил всем в стаканы еще бренди, затем снова сел. И снова тишина. Никто не посмотрел на него, казалось, никто не хотел нарушать эту торжественную тишину. Каждый думал о своем. Рейнольдс – о словах давно умершего английского поэта, который несколько веков назад говорил примерно то же, что и Янчи. Внезапно резкий звонок телефона нарушил тишину и заставил всех вздрогнуть, а для Рейнольдса он прозвучал как звон колокола.

Выражение лица Янчи переменилось. Он стряхнул с себя глубокую задумчивость и поднял трубку: из трубки донесся тонкий, долгий вопль боли, перешедший в шепот, когда Янчи прижал трубку к уху. Шепот сменился резкими словами, затем донеслись всхлипывающие звуки, но слов никто не мог разобрать. Рука Янчи с побелевшими суставами так плотно прижимала трубку к уху, что доносились лишь неразборчивые звуки. Все с тревогой наблюдали за лицом Янчи, и на их глазах оно превращалось в застывшую маску, бледнело, пока не побелело и не стало таким же, как его волосы. Прошло секунд двадцать – тридцать, Янчи не произнес ни слова, затем раздался резкий звук: стакан лопнул в руке Янчи, и осколки со звоном упали на каменный пол, а кровь из пораненной руки закапала вниз. Янчи будто и не заметил этого: он был в момент разговора не в комнате, а там, откуда звонили. Потом, сказав: «Я перезвоню вам», подержал несколько секунд трубку и придушенным голосом прошептал: «Нет, нет», потом швырнул ее на рычаг, но все опять услышали стон, ясный стон боли, и тот же крик, что и в первый раз.

– Как глупо, а? – проговорил Янчи, глядя на свою руку, тон его голоса был вялым и безжизненным. Он вытащил платок и приложил к кровоточащей руке. – И к тому же пропало хорошее бренди. Мои извинения, Владимир. – Первый раз все услышали, как он назвал Графа настоящим именем.

– Рассказывайте, что это был за звонок? Откуда? Кто звонил? – Руки старого Дженнингса тряслись, бренди выплескивалось через край стакана, голос перешел в дрожащий шепот.

– Теперь я знаю ответ на многие загадки. – Янчи обернул руку платком и сжал пальцы в кулак, затем, пристально глядя на пылающий огонь, продолжил: – Теперь я знаю, почему пропал Имре, знаю, кем и как был предан Граф. Они выследили Имре, схватили, отвезли на улицу Сталина, пытали, и, перед тем как умереть, он заговорил.

– Имре! – прошептал Граф. – Перед смертью!.. О Господи!.. – Он с ужасом смотрел на телефон. – Вы имеете в виду, что…

– Имре умер вчера, – пробормотал Янчи. – Одинокий и покинутый всеми. Мне сказала Юлия. Имре выдал и ее, мою дочь арестовали, как раз когда она уже направлялась сюда. Ей пришлось назвать место нашего убежища.

Стул Рейнольдса скрипнул. Он поднялся и неприятно оскалился, его зубы сверкнули, словно это были волчьи клыки.

– Это кричала Юлия?! – Голос его стал хриплым. – Они пытали ее, пытали?!

– Да. Говорила Юлия. Гидаш хотел показать, что они не шутят. – Янчи закрыл лицо руками, слова звучали приглушенно, безжизненно. – Но они не пытали Юлию, они пытали Катерину на глазах Юлии, и поэтому Юлия сказала им, где мы.

Рейнольдс непонимающе уставился на него: ведь Янчи говорил, что Катерину убили, Дженнингс выглядел огорошенным и испуганным. Граф ругался. Рейнольдс понимал, что до Графа дошел смысл происшедшего, и когда опять заговорил Янчи, то и Рейнольдс тоже все понял и почувствовал головокружение. Он рукой нащупал стул, рухнул на сиденье, казалось, ноги его настолько ослабели, что он начисто лишился способности стоять.