Детство Понтия Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

И снова перешел на свой галльский язык, в котором не было ни одного знакомого мне гельветского слова. А вернувшись на латынь, сообщил мне:

«Сегодня уже поздно. И ветер не тот. Мы называем его брокк. Он навевает уныние. Врач нас не примет. Он любит утренний ветер, ветер надежды».

Я наконец заставил себя и посмотрел в лицо Рыбаку. И увидел, что глаза у его еще более посветлели и из синих стали зелеными. Брови лежат ровно, и нет между ними двух резких бороздок. Рот как будто улыбается, и от этой улыбки не только припухли и оттопырились губы, но верхняя губа надвое разделилась широкой складкой, так что у моего собеседника образовалось как бы три губы.

Впрочем, заметив, что я удивленно разглядываю его лицо, Рыбак быстро поджал губы, убрав складку, чуть поднял вверх кустистые брови; глаза его посинели, взгляд обострился; и эдак изменившись в лице, Рыбак сказал сухо и жестко:

«Ну, всё, всё. У меня мало времени. Орел не любит ждать. Сказано: завтра утром».

Встал и твердой, я бы сказал, величественной походкой направился к своей мазанке.

X. А я теперь, Луций, вот о чем хочу предупредить тебя:

Во-первых, я, конечно, постараюсь сделать свои воспоминания о Рыбаке как можно более краткими. Но особой краткости не могу обещать, ибо мои с ним, с позволения сказать, упражнения начались в середине апреля, а кончились поздней осенью, за несколько дней до ноябрьских ид.

Во-вторых, я сосредоточусь лишь на упражнениях, а как обстояли дела у меня дома, как развивались мои отношения с Гаем Коризием и с Лусеной, – об этом я не стану вспоминать и умолчу. Скажу лишь, что ни похотливый боров, ни многострадальная Лусена не заметили моего внезапного появления в проклятом атриуме и не подозревали о том, что я… ну, что я застал их и был свидетелем.

В-третьих, мне придется несколько нарушить, как говорят греки, хронологию, то есть тот порядок, в котором Рыбак делился со мной своими «знаниями дуба». Ибо он имел обыкновение давать информацию разрозненными частями, которые я, видимо, сам должен был сортировать и складывать в некое подобие учения. Так что либо одно, либо другое, и полагаю, хронологию будет целесообразно принести в жертву учению.

В-четвертых, это самое учение я постараюсь максимально сократить, а равно пространные и нередко утомительные рассказы о многочисленных кельтских богах и галльских обрядах. – Зачем они нам с тобой, Луций?

Далее, в сильно сокращенном виде воспроизводя рассказы и объяснения Рыбака, я не стану буквально цитировать его корявую, часто неграмотную и неясную латынь. Но некоторые характерные особенности его речи я, тем не менее, постараюсь вспомнить и передать.

Наконец, тебя, человека на редкость логического, я с самого начала должен предупредить, что именно логики часто недоставало рассуждениям моего галльского учителя и наставника. Но если с этим смириться, если не требовать от него привычного нам строя мысли, если плыть в его лодке, следуя ему одному известным течениям…

Да что я, право, пытаюсь тут философствовать?!

Предупредил – и кончено.

Что тебе, Лонгин?… Я ведь сказал Периклу, что все свои дела я отложил до завтра и никого не принимаю… Или ты думаешь, что если человек остановился посреди лестницы и задумался, то он совершенно ничем не занят, и можно приставать к нему с дурацкими вопросами!.. Я же сказал: все дела отложил! Значит, никуда не выйду из дворца… Вечером тем более!.. Отдыхай. И меня, Градива ради, оставь в покое!

XI. На следующее утро, когда я явился к дому Рыбака, взгляд у гельвета снова был фиолетовым и хищным. Клюнув меня этим взглядом в лоб, Рыбак велел мне следовать за собой.

Мы пошли через деревню, но не к озеру, а в направлении буковой рощи. С этой стороны деревня была огорожена деревянным тыном, а в тыне была калитка.

Остановившись перед ней, Рыбак сначала ощупал мне лицо своими потемневшими глазами, а затем как бы ущипнул меня за горло острым и цепким взглядом и почему-то сердито сказал:

«Думаю, несложно тебя будет вылечить. Представлю тебя солнечному Гранну».

Потом, указав на калитку, сказал:

«Это – первые ворота. За ними – долина знакомств и представлений. Я буду представлять тебя краннону».

Я напрягся и затаил дыхание, чтобы, не заикаясь, спросить, кто такой или что такое краннон. Но Рыбак, словно читая мои мысли, сердито тряхнул головой и скомандовал:

«Не смей! Не задавай глупых вопросов!»

Мы прошли через узкую калитку и по тропинке, огибавшей буковую рощу, стали подниматься в гору.

Пока мы шли, Рыбак несколько раз заговаривал со мной, что-то объясняя мне и растолковывая. Но делал он это на непонятном мне галльском языке. А на латыни сказал всего одну фразу:

«Для тех, кто идет к силе, есть много ворот. Но первые ворота мы уже прошли и теперь идем по первой долине. Неужели непонятно?»

Я на всякий случай кивнул.

(2) Обогнув буковую рощу, мы вышли на поле, на котором гельветы выращивали просо.

Рыбак шел впереди и шагал очень быстро, хотя, казалось бы, не прилагал к этому ни малейших усилий. Я с трудом за ним поспевал.

Два раза Рыбак останавливался и сердито говорил:

«Куда так несешься?! Иди за мной медленно и осторожно».

После чего еще быстрее припускал по тропинке, так что мне приходилось чуть ли не бежать за ним.

(Кого-то он мне опять напоминает. А тебе, Луций?)

Когда же миновали просяное поле и стали подниматься на второй холм, Рыбак вдруг вскрикнул, остановился и резко обернулся ко мне. Глаза у него теперь стали зелеными, лицо посерело, брови опустились к глазам, а верхняя губа раздвоилась.

«Что ты делаешь?!» – испуганно прошептал гельвет.

(Я знаешь, о чем попрошу тебя, Луций? Чтобы мне не описывать эти частые и мгновенные изменения во внешности Рыбака, давай сделаем так: я буду отмечать только его «хищное» или «детское» состояние. А ты сам представляй себе, какого цвета были у него глаза, что происходило с его бровями, с бороздками на лбу и со складкой на верхней губе. Договорились?)

«Что ты делаешь?! – словно испуганный ребенок прошептал Рыбак. – Зачем ты раздавил человека!»

Я остановился и в полной растерянности посмотрел на своего спутника.

«Не туда смотришь. Назад посмотри!» – испуганно шептал рыбак.

Я обернулся, и в нескольких шагах от себя увидел большого зеленого жука. Жук был действительно раздавлен.

«Это…» – начал я. Но Рыбак перебил меня:

«Вижу, что жук! Но он тоже хотел жить. Он не заикался. Он шел медленно и осторожно. Чем он хуже тебя? А ты наступил на него и убил! Зачем, спрашивается?!»

Я не знал, что ответить.

Рыбак же подбежал к раздавленному жуку, присел на корточки и стал с жуком разговаривать, на галльском своем наречии, похоже, прося у жука прощения.

А потом встал с корточек, уже не так испуганно посмотрел на меня и сказал по-латыни:

«Тебе еще повезло. Жук не с нашего перекрестка. Он зеленый… А если бы это был наш соратник?… Или еще хуже – если б он был нашим противником! Тогда весь их перекресток ополчился бы на нас!»

Рыбак взял горсть земли и присыпал раздавленного зеленого жука.

И мы пошли дальше. Причем теперь Рыбак шел намного медленнее.

И пройдя с полстадии, остановился и пояснил:

«Запомни: цвет нашего перекрестка – серый или фиолетовый. Наши противники – неважно, в каком виде они нам предстают: птицами, животными, незнакомыми людьми, жуками или насекомыми, – рыжие или желтые. А все другие цвета…, – тут Рыбак сначала запнулся, потом произнес какое-то галльское слово, а затем сказал: – Ну, в общем, они – не наши и не противники».

Рыбак прошел еще с полстадии, снова остановился и сказал уже с хищным выражением на лице:

«Многие живут на свете, ничего не чувствуя, ничего не слыша и ничего не видя. Но тебе так нельзя. Ты ведь уже прошел через первые ворота. Видеть – этого я от тебя не требую: ты еще очень долго ничего не сможешь увидеть. Слышать тоже нескоро научишься. Но чувствовать ты должен учиться уже сейчас. Вот с этого самого момента».

Рыбак еще прошел с полстадии, обернулся и почти злобно спросил:

«Неужели не ясно?!»

Я на всякий случай кивнул головой.

(3) Мы поднялись на холм и подошли к святилищу.

Святилище было довольно примитивным. Представь себе: узкая и неглубокая канава, за нею – невысокий вал, на валу – бревенчатый палисад, из-за которого выглядывало прямоугольное деревянное строение.

Я часто бывал в этом месте, но, ясное дело, никогда не решался ступить на территорию святилища. Тем более что ворота всегда были закрыты.

А тут Рыбак распахнул их и сказал:

«Это дом Магузана. Входи. Нас ждут».

Внутри ограды был расчищенный и утоптанный участок земли, в центре которого стоял дом с соломенной крышей, с четырех сторон обнесенный крытой галереей. К единственному его входу вела небольшая деревянная лестница. Я насчитал пять ступеней.