Завершившие войну - Яна Каляева

закончится, оставив после себя горечь и чувство утраты. Услышав ее голос, он взял ее на руки и отнес в свою спальню, и для кого угодно это могло бы показаться двусмысленным, но только не для них двоих, только не в ту ночь. Она была еще слаба, потому лежала на его постели. Он сидел рядом, не отпуская ее руки.

— Ты сможешь простить меня? — спросил он, когда за окном сгустились сумерки. Свет они зажигать не стали.

— Я не знаю, — ответила Саша. — А ты сам можешь себя простить? А меня? А я смогу ли себя простить за все? Полагаю, мы могли бы попробовать. Что еще нам остается?

Под утро, уже засыпая, она спросила:

— Что со мной теперь станется?

— Ничего особенного. Ты под арестом, как и была, — Щербатов чуть задумался. — Я бы хотел, чтобы ты осталась у меня дома, пока не поправишься. Но навязывать свое общество не стану, ты же знаешь. Если ты не хочешь видеть меня…

Саша приложила ладонь к его губам:

— Молчи. Если ты хочешь, чтобы я осталась с тобой, я останусь. Ты ведь читал протокол моего допроса. Мне некуда бежать. И незачем…

На допросе она рассказывала, как устала от бесконечной и бессмысленной борьбы. Похоже, там она действительно говорила правду, а все остальное время обманывала себя.

— Как бы то ни было, ты теперь нездорова, — Щербатов осторожно коснулся ее лба. — Завтра я вызову к тебе хирурга. Когда поправишься, решим, чем ты займешься в дальнейшем. — Он на секунду прикрыл глаза. — Мне следовало раньше вспомнить… ты, должно быть, хочешь курить. Я принесу папиросы из гостиной.

— Нет, я… я теперь не хочу курить. Не беспокойся.

Странное дело, прежде, если ей случалось оставаться без табака, она места себе не находила. Теперь даже думать о нем забыла, словно и не курила никогда.

Под утро она заснула в его постели — как была, в одежде, с часами на руке. Он накрыл ее шерстяным пледом и плотно задернул шторы, чтобы восходящее солнце не потревожило ее. Спустился вниз. Вызвал экономку и велел проследить, чтобы гостья ни в чем не нуждалась. Охране тоже оставил распоряжения. Отправил дежурного курьера перевезти сюда Сашины вещи из опечатанного дома Михайлова. После ушел переодеваться, чтобы ехать на службу.

Сегодня ему предстояло подписать указ об учреждении карантинных постов на границах очередной охваченной голодом губернии — третьей по счету.

* * *

— Доктор Громеко! — воскликнула Саша. — Какими судьбами? Как случилось, что вы в Москве?

— Обыкновенно случилось, — доктор тоже не ожидал ее увидеть здесь и явно растерялся. — Вызвали из Тамбова на консилиум, я спас сложного пациента от ошибки другого врача, и вот, меня оставили здесь, обслуживать начальство…

— Нет, я имею в виду, почему вы вообще… у них?

— Послушайте, я же не задаю вам того же вопроса!

— Что с нашим госпиталем? С фельдшерами, сестрами, Зоей?

— Вакансий для среднего медицинского персонала в Тамбове не было, — ответил Громеко тихо, после паузы. — И я не намерен это с вами обсуждать. Меня вызвали к вам как врача… вынудив перенести плановую операцию, между прочим… вот врачом я для вас и буду, более никем. Расскажите, что с вами случилось. Каким образом вы получили повреждения, я имею в виду. Прочее меня не интересует.

Саша пожала плечами и все в подробностях рассказала. Умолчала о том только, что прежде уже принимала эти наркотики. Громеко слушал, и морщинка на его лбу становилась все глубже. Прежде Саша вообще не замечала у него морщин.

Осмотр доктор провел самым тщательным образом, затем сказал:

— Вы истощены, и это не только физическое истощение, но и нервное. Даже у вас есть нервы, что бы вы о себе ни воображали. В ближайшее время вы будете переживать апатию, упадок сил или же, напротив, эмоциональное возбуждение. Не будьте чересчур строги к себе, после таких потрясений это естественная реакция со стороны нервной системы. Физически вы поправитесь быстрее. У вас на удивление крепкий организм, вы чрезвычайно живучи. Вашему народу это присуще, вы являете собой превосходный образец… Некоторые связки еще растянуты. Кисть заживает без осложнений, однако повязку надо носить еще неделю. Я могу прописать вам морфий для облегчения боли…

— Нет, никаких наркотиков больше. Боль почти прошла.

— Как знаете. Тогда ограничимся обеззараживающими и общеукрепляющими средствами. Главное, что вам нужно — полный покой. Любая нагрузка на поврежденные связки может изувечить их необратимо. Постельный режим, дальше уборной не ходить. Есть обязательно трижды в день, даже когда нет аппетита. Принимайте горячие ванны, в таком доме наверняка есть возможность; левую руку только не погружайте в воду. Прогноз благоприятный, вы восстановитесь, физически по крайней мере. И все же… все же, если хотите, я скажу, что вас нужно отправить в госпиталь. Медицинской необходимости на то нет, но оттуда я смогу вас незаметно вывести. Потому что так нельзя даже…

— Так нельзя даже со мной, да? — усмехнулась Саша. — Благодарю вас, доктор. Но я останусь здесь.

— Это не мое дело, — нахмурился Громеко. — Я ничего не желаю знать о ваших гнусных делах, слышите, ничего!

Глава 27

Министр охраны государственного порядка Андрей Щербатов

Апрель 1920 года.

Щербатов ловил себя на том, что стремится пораньше уходить со службы. Всю эту долгую зиму он уезжал и возвращался в темноте, даже по выходным не позволял себе просто остаться дома. Но сейчас ему было приятно возвращаться домой, и он спешил.

Саша так и жила в его личных комнатах. В доме пустовало полдюжины гостевых спален, она могла выбрать любую, но осталась здесь. Ему нравилось, что она находится среди его вещей. Они разговаривали каждый вечер до глубокой ночи, иногда до рассвета. После он сам уходил в другую спальню, но однажды она уснула у него на плече, и он не стал ее будить, так и замер, слушая ее дыхание. С тех пор они спали рядом, не раздеваясь.

Она понимала его, о чем бы он ни рассказывал. Обычные ее шуточки сделались почти безобидными. Их убеждения различались, как и прежде; Саша не считала нужным скрывать этого, он — тем более. И все же теперь они обсуждали это спокойно, с интересом, без гнева и взаимных упреков.

Были, однако, вещи, о которых оба они молчали. Она никогда не рассказывала о человеке, которого назвала однажды своим мужем. Он — о том, что делал на службе после краха политики народной беды.

Саша шла на поправку быстро. Неделю спустя доктор позволил ей вставать