О социализме и русской революции - Роза Люксембург

Застой и прогресс в марксизме*

В пустой, но местами интересной болтовне о социальных условиях во Франции и Бельгии Карл Грюн[49] и прочие сделали верное наблюдение, что теории Фурье и Сен-Симона оказывали на их сторонников совсем различное воздействие: в то время как последний стал родоначальником целого поколения блистательных талантов в разных областях духовной деятельности, первый, за немногими исключениями, достиг лишь создания застывшей секты людей, вторивших его словам и ни в каком отношении не привлекших к себе внимания. Грюн объясняет эти различия тем, что Фурье создал готовую, до деталей разработанную систему, между тем как Сен-Симон бросил своим ученикам лишь свободно соединенную связку великих мыслей. Хотя, как нам кажется, Грюн слишком мало учитывает в данном случае внутреннее, содержательное различие между теориями обоих классиков утопического социализма, замечание его в общем верно. Не подлежит никакому сомнению, что система идей, набросанная лишь в общих чертах, действует на мысль куда более возбуждающе, чем готовое симметричное строение, к которому больше нечего добавить и где живой дух не может попробовать проявить себя самостоятельно.

He в этом ли состоит причина того, что мы вот уже многие годы ощущаем такой застой в марксовом учении? Ведь, в самом деле, если не считать нескольких самостоятельных работ, которые можно рассматривать как прогресс в теории, со времени появления последних томов «Капитала» и последних энгельсовских работ мы приобрели лишь несколько хороших популяризаций и изложений марксовой теории, но, по существу, теоретически стоим на том же самом месте, где нас оставили оба творца научного социализма.

Происходит ли это потому, что марксова система поставила самостоятельные проявления духа в слишком жесткие рамки? Несомненно, нельзя отрицать определенного давящего влияния Маркса на теоретическую свободу действий некоторых его учеников. Ведь уже сами Маркс и Энгельс отказывались нести ответственность за идейные откровения любого «марксиста», а докучливый страх, как бы не сойти с «почвы марксизма», мог в отдельных случаях стать столь же роковым для идейной работы, как и другая крайность — мучительные усилия доказать любой ценой «самостоятельность собственного мышления», прежде всего путем полного отбрасывания марксова образа мыслей.

Однако о более или менее завершенном здании марксова учения речь может идти только в области политической экономии. Что же касается самой ценной части его учения — диалектико-материалистического понимания истории, то она представляет собой только метод исследования, содержит несколько путеводных гениальных мыслей, позволяющих бросить взгляд в совершенно новый мир, открывающих бесконечные перспективы для самостоятельных занятий, для окрыляющих ум самых рискованных полетов в неисследованные сферы.

И все же и в этой области, за исключением нескольких немногих деяний, наследие Маркса — это неосвоенная целина: остается неиспользованным великолепное оружие, а сама теория исторического материализма пребывает доныне столь же не разработанной и схематичной, какой она вышла из рук своих создателей.

Дело, следовательно, не в жесткости и завершенности здания марксова учения, а в том, что оно не разрабатывается дальше. Часто жалуются на нехватку в нашем движении интеллектуальных сил, которые могли бы взять на себя дело продолжения теорий Маркса. Такая нехватка действительно наступила давно, но она сама требует объяснения, а не может объяснить первого вопроса. Ведь каждое время само формирует свой человеческий материал, и тогда, когда возникает истинная потребность в теоретической работе, эта потребность сама создает силы для своего удовлетворения.

Но имеем ли мы потребность в теоретическом продолжении учения, выходя за рамки Маркса?

В статье о споре между марксовой и джевонской школой*в Англии Бернард Шоу, сей остроумный представитель фабианского полусоциализма, высмеивает Гайндмана за то, что тот на основании уже первого тома «Капитала» делает вид, будто «полностью» понял всего Маркса и не заметил даже никакого пробела в марксовой теории, тогда как Фридрих Энгельс в предисловии ко второму тому сам заявил впоследствии, что первый том задал своей теорией стоимости основополагающую экономическую загадку, решение которой должен дать только третий том. Здесь Шоу и впрямь застиг Гайндмана в комическом положении, хотя последний мог бы утешиться тем, что разделяет такое положение почти со всем социалистическим миром.

Поистине! Третий том «Капитала» с решением проблемы нормы прибыли — основной проблемы марксова экономического построения — вышел в свет только в 1893 г. И все же в Германии, как и в других странах, уже велась агитация при помощи того незавершенного материала, который содержался в первом томе; марксистское учение как целое популяризовалось и воспринималось на основе одного первого тома; более того, эта агитация с частичной марксовой теорией привела к блестящим успехам, и нигде не ощущалось никакого теоретического пробела. Более того. Когда третий том наконец вышел, он поначалу произвел в узком кругу ученых-специалистов некую сенсацию, вызвал некоторые комментарии и полемические замечания. Но если говорить о социалистическом движении в целом, то в широких кругах, где уже господствовала система мыслей первого тома, третий никакого отклика не нашел. В то время как теоретические заключения этого тома до сих пор не породили ни одной-единственной попытки популяризации и действительно нигде не получили доступа в широкие круги, недавно, наоборот, можно было слышать отдельные голоса с социал-демократической стороны, которые дословно повторяли высказывания буржуазных политэкономов насчет «разочарования» третьим томом и тем самым лишь показывали, сколь сильно срослись они с «незаконченным» изложением теории стоимости, данным в первом томе. Как объяснить столь странное явление?

Шоу, который, по собственному выражению, охотно «хихикает» по адресу других, имел бы здесь основание потешиться над всем социалистическим движением, поскольку оно опирается на Маркса. Но вот только «хихикал» бы он тогда насчет очень серьезного явления нашей социальной жизни. Эта странная история с первым и третьим томами как раз и кажется нам наглядным подтверждением судьбы теоретического исследования в нашем движении вообще.

Третий том «Капитала» с научной точки зрения, несомненно, следует рассматривать прежде всего как завершение марксовой критики капитализма. Без третьего тома не понять собственно ни господствующего закона нормы прибыли, ни раскола прибавочной стоимости на прибыль, процент и ренту, ни действия закона стоимости внутри конкуренции. Однако — и это главное — все эти проблемы, сколь ни важны они с теоретической точки зрения, довольно безразличны с точки зрения практической классовой борьбы. Для нее же огромной теоретической проблемой было: возникновение прибавочной стоимости, т. е. научное объяснение эксплуатации, а также тенденция обобществления процесса производства, т. е. научное объяснение объективных основ социалистического переворота.

Ответ на обе проблемы дает уже первый том, который делает вывод об «экспроприации экспроприаторов» как о неизбежном конечном результате производства прибавочной стоимости и прогрессирующей концентрации капитала. Этим в общем и целом была удовлетворена собственно теоретическая потребность рабочего движения. Как же распределяется прибавочная стоимость между отдельными эксплуататорскими группами и какие сдвиги вызывает при этом распределении продукции конкуренция, непосредственного интереса для классовой борьбы пролетариата не представляло. И поэтому третий том «Капитала» так и остался до сих пор для социализма в целом непрочитанной главой.

Но так же как и с марксовым экономическим учением, обстоит в нашем движении дело и с теоретическим исследованием вообще. Не более чем иллюзия думать, будто поднимающийся рабочий класс благодаря самому содержанию классовой борьбы может по собственной воле действовать в области теории неограниченно творчески. Сегодня только один рабочий класс, сказал Энгельс, сохранил вкус и интерес к теории. Присущая рабочему классу жажда знаний — это одно из важнейших культурных явлений нынешнего времени. И в нравственном отношении борьба рабочих означает культурное обновление общества. Но активное воздействие пролетарской борьбы на прогресс науки связано с вполне определенными социальными условиями.

В любом классовом обществе духовная культура — наука, искусство — есть творение господствующего класса и имеет своей целью частично прямо удовлетворять потребности общественного процесса, а частично — потребности представителей этого господствующего класса.