Без жалости - Лоис Гилберт

— Я так и думал! — вскричал Винсент. Не сходя с места, он принялся рвать бумагу на мелкие кусочки. Ветер подхватывал бумажные обрывки и разносил их по двору.

«Вот ведь скотина, — думала я. — Он знал, что я отдам завещание Райану. И знал, что, если поджечь ферму, Райан, выбегая из горящего дома, захватит с собой одну-единственную вещь — завещание Эдварда».

Райан очнулся, и по двору прокатился его громкий, гневный крик:

— Ах ты, тварь! Я убью тебя!

Озаренное алыми отблесками огня лицо Винсента ощерилось в зловещей улыбке. Когда Райан напал на него, он обеими руками уперся ему в грудь и с силой толкнул его в сторону веранды. Райан рухнул на кресло-качалку.

— Все теперь мое! — воскликнул Винсент и залился визгливым смехом душевнобольного.

Потом он с размаху ударил Райана ногой в живот. Я заметила, как сверкнули острые носки его окованных ботинок. Такими ботинками ничего не стоило забить человека до смерти.

Мы с Ноа устремились к крыльцу. Глубокий снег сковывал движения. Мы видели, что происходит на пороге дома, но помочь Райану или как-то повлиять на ход событий были не в состоянии.

Эми прыгала вокруг Винсента, который продолжал бить ногами лежавшего на крыльце Райана, и визжала:

— Прекратите! Оставьте его! Вы его убьете!

Собаки бестолково носились по двору, лаяли, но боялись подойти к объятому огнем строению. Эми вскочила на спину Винсенту, оседлала его и вцепилась ногтями ему в лицо, одновременно изо всех сил пришпоривая его пятками.

Я замерла — от восхищения перед смелостью дочери и от страха за нее.

Между тем Винсент оставил Райана в покое и переключил внимание на мою дочь, с силой ударив ее о стену дома. После удара Эми рухнула на пол, как куль с мукой.

— Ты — труп! — проревел Винсент, не спуская глаз с моей дочери. Схватив тяжелое кресло-качалку, он поднял его над головой, готовясь обрушить его на голову жертве.

Ноа, опередив меня, подбежал к крыльцу, сорвал висевший у входа на веревке тяжелый коровий колокольчик и, как пращу, раскрутив его в руке, со страшной силой ударил им Винсента по затылку.

«Бэнг!» — звякнула почерневшая от времени бронза. Винсент застонал и свалился на обшитый досками пол веранды у ног Ноа.

Я, едва переводя дух, подбежала к крыльцу, поднялась по ступеням и, обхватив голову Эми руками, замирая от ужаса, спросила:

— Ты в порядке?

Эми была бледна, из ее груди вырывалось частое хриплое дыхание, но взгляд у нее был вполне осмысленный.

— Мам, бабушка все еще в доме, — пробормотала она.

Я помогла Эми подняться на ноги.

— Иди во двор. Я сейчас вернусь.

— Не надо, — сказала она, прижимаясь ко мне всем телом. — Не ходи туда. Там все раскалено — прямо как в кратере вулкана.

— Ничего не поделаешь, надо, — сказала я, отводя дочь на безопасное расстояние и хватаясь за раскаленную ручку двери.

Пока я помогала дочери, Ноа стаскивал вниз по ступеням Райана. Заметив, что я метнулась к двери, Ноа страшным голосом закричал:

— Не смей! Подожди меня!

Но я не стала его дожидаться. Приспустив рукав дубленки и обернув им раскаленную дверную ручку, я повернула ее, распахнула дверь и ступила в пылающие недра дома.

Жар стоял невыносимый. Я понимала, что если сию минуту не повернусь и не выйду на воздух, мое дело дрянь — я сгорю вместе с домом. Инстинкт самосохранения побуждал меня что есть духу бежать из этого раскаленного ада, но я пересилила себя, подняла вверх высокий, отороченный овчиной воротник дубленки, прикрыла им лицо и рванулась прямо в гудящее пламя. Пробежав сквозь кухню и гостиную, где огонь пожирал ковры, мебель, стеллажи с книгами и где с оглушительным треском, рассыпая осколки, лопались окна и стеклянные дверцы шкафов, я устремилась вверх по лестнице.

Огонь исправно поджаривал меня со всех сторон, как поросенка на вертеле, но я заставила себя забыть о боли. Сначала бабушка, а все остальное, даже боль, — потом. Сейчас мне требовалось одно — превратиться в бесчувственную, но исправно функционирующую машину.

Бабушка сидела на верхней ступеньке лестницы и в прямом смысле находилась между двух огней. У нее за спиной, в коридоре, стояла сплошная стена пламени. Пламя бушевало и внизу — в гостиной, и его желтые языки должны были неминуемо сомкнуться. Во всяком случае, ступени на лестнице уже дымились и немилосердно жгли мои босые ноги.

Увидев бабушку, я удивилась — не могла представить себе, как она ухитрилась выбраться из комнаты и пройти по объятому огнем коридору.

— Спускайся, что сидишь? — крикнула я, обращаясь к бабушке, и бесстрашно топнула босой ногой по начинавшей обугливаться ступеньке. — Видишь, я наступаю — и ничего. Стало быть, пройти можно.

Бабушка послушно, как малое дитя, кивнула головой, поднялась с места и преодолела несколько ступеней. Я уже могла кончиками пальцев коснуться ее вытянутой руки, но тут ступенька подо мной затрещала и подломилась, я спрыгнула с лестницы и снова оказалась в гостиной. В следующую секунду объятый пламенем нижний пролет лестницы рухнул, обдав меня снопом искр. Бабушка вернулась на прежнее место и, как на насест, уселась на верхнюю ступеньку охваченной огнем лестницы, у которой уже не было нижнего пролета.

— Прыгай! — крикнула я, кашляя и задыхаясь от дыма. — Я тебя поймаю!

— Не могу, Бретт, — покачала головой бабушка, глядя на бушующее внизу пламя. — Ты возвращайся, а я попробую найти другой путь для спасения.

— Другого пути нет! — воскликнула я, распахивая в стороны руки. — Прыгай — говорю же, я поймаю тебя!

— Нет, — неожиданно спокойным голосом сказала бабушка. — Прыгать я не стану. А ты, Бретт, уходи, пока еще есть время.

Балка под потолком прогорела, переломилась, как спичка, и стала падать вниз — прямо мне на голову.

Я как завороженная смотрела на нее, не имея силы пошевелить ни рукой, ни ногой. Я слышала, как закричала бабушка, но в следующее мгновение ее крики заглушил грохот. Только по счастливому стечению обстоятельств обломки не задели меня — они разнесли в щепки стоявший внизу столик с телефоном и стул, которые обуглились и почернели, но еще не горели. Меня снова обсыпало искрами, и дубленка на мне задымилась.

Помахав у себя перед лицом рукой, чтобы хоть немного разогнать дым, я крикнула:

— Это Винсент поджег дом! Он жив! Хочешь, чтобы он пережил тебя?

Бабушка покачала головой.

— Я хочу только одного — поцеловать тебя на прощание. Но и этого, как видно, мне не удастся сделать. — Она говорила ровно, не повышая голоса, как будто ставила меня в известность о том, что собирается идти полоть грядки.