Наследник - Александр Прозоров

— Честен! — гудела дружина все громче и единодушнее. Против иноземца не подал голоса никто.

— И я побратима такого за честь сочту иметь, — закончил Святогор. — Клянись дружине, Лесослав. Клянись не жалеть живота своего ради спасения головы и свободы побратимов своих. Клянись не жалеть для них ни сил, ни времени, ни добра своего. Клянись не обмануть даже в мелочи. Клянись не опозорить братства нашего ни поступком, ни словом, ни мыслью своей!

— Клянусь! — громко и решительно ответил Ротгкхон. — Клянусь быть достойным побратимом, не опозорить ничем доверия вашего и звания своего!

— Коли так, — разжал руки княжич, — пей.

Лесослав подступил к столу, взялся за толстые медные рукояти, поднатужился, поднял ее до уровня груди, сделал глоток черного густого меда, как мог плавнее опустил братчину обратно и разжал руки.

Тут же двор детинца взорвался радостными криками и здравицами, кто-то кричал: «Любо!!!», кто-то: «Побратим!», многие взялись за ковши.

Святогор обнял его первым, крепко сжал сильными руками:

— Брат!

Вторым подступил сам князь, но этот обнял легко:

— Брат!

Потом был Журба, боярин Горислав, другие ратники — и те, что сидели за столами, и те, что подходили позже. И продолжались поздравления до тех пор, пока братчина не опустела до дна. Только после этого Ротгкхон смог вернуться за стол, с облегчением осушил до дна свой кубок, бросил в рот несколько яблок, налил себе еще меда… и обратил внимание, что князь исчез. Видимо, братчиной заканчивалась официальная часть и начиналось общее веселье. Ратники и вправду заметно захмелели, перешли от столов к жарящейся дичи, отрезая себе крупные ломти. Возвращались они время от времени лишь для того, чтобы зачерпнуть еще пива или бражки. Святогор ни к одной компании не пошел, Лесослав решил тоже не перебарщивать. Хлебнул еще меда, отрезал рассыпчатой рыбки, чокнулся с Избором:

— Твое здоровье, волхв. А ты чего к братчине не подходил?

— Я чародей, а не воин. Мне не положено, — понуро ответил тот.

— Не грусти. Зато мы раны не умеем заговаривать и погоду менять.

— А еще я умею с духами кустов и деревьев разговаривать, птичьими глазами смотреть, звериные голоса понимать, — похвастался Избор.

— Здорово! Покажешь?

— Покажу, — согласно кивнул волхв. — Токмо не сегодня. Устал…

Он понурил юную голову, упершись лбом в руки и засопел.

Вербовщика это несколько удивило — сам он почти не захмелел. Однако, оглядевшись по сторонам, Ротгкхон понял, что Избор такой «уставший» уже не один. Очень долгий день, начавшийся на веслах, перемеженный бурными встречами и закончившийся пиром, дал о себе знать. Да и мед с брагой большинство пили не по глотку из кубка, а полновесными ковшами.

Святогор, о чем-то пошептавшись с Журбой, поднялся и отправился во дворец. Ротгкхон решил, что коли так — то и ему тоже пора домой…

Дверь на двор была заперта. Что, впрочем, для темного времени было вполне естественно. Вербовщик постучал — жена открыла почти сразу, порывисто обняла:

— Наконец-то! — Посторонилась: — Что так долго? Я уже волноваться начала, ночь на дворе.

— Зимава, — рассмеялся воин и красноречиво погладил рукояти ножей на поясе. — Что со мной может случиться?

— А я все равно волновалась, — заперла девушка дверь. — Есть будешь?

— Ты шутишь?

— Ну, мало ли… — повела плечом Зимава. — Может, вы там токмо здравицы кричали и мед пили.

— Нет, и кормит и поит свою дружину князь досыта. — Супруги вместе прошли в дом. — И даже спать укладывает. Но дома все-таки лучше.

Девушка сняла свои деревянные дворовые туфли, сунула ноги в тапочки, Ротгкхон стянул сапоги и повесил портянки сохнуть поверх голенища.

— Девочки спят, — прижала палец к губам Зимава, провела мужа на кухню, посадила на табурет ногами в лохань, придвинула миску с разведенным щелоком.

— Я сам, — предупредил вербовщик, смочил ладони в мыльном растворе, намылил ноги до щиколотки, девушка полила их водой, спросила:

— И что там было, на пиру?

— Славили князя, пили братчину, хвалили меня, храбреца этакого, и в дружину принимали.

— А раньше ты где был?

— Ну, раньше я был просто вроде как наемник, — пожал плечами Ротгкхон. — Теперь же стал всем воинам муромской дружины побратимом. Почти всем. Кроме меня, там было несколько десятков варягов, к братчине не подходивших. Они так, наособицу, и остались. А я теперь здесь свой.

— Ты мой герой, — протянула ему полотенце Зимава. — Я умница, с выбором мужа не ошиблась. Вот, тапки я тебе сшила. Теплые, войлочные. Скоро зима. Да и сейчас уже холодно бывает. Снизу кожа подшита, но на двор в них все же лучше не ходить.

— Спасибо, — натянул на ступни новенькие чувяки Ротгкхон. — Удобные.

— Значит, с размером не ошиблась, — взяла лампу девушка. — Пойдем, я постелила чистое белье.

Вербовщик внутренне напрягся, вспомнив перемешанную с оскорблениями ночную требовательность туземки — но в этот раз девушка даже не намекнула на его супружеские обязанности. Наоборот — спросила, не обидит ли, если положит голову ему на грудь?

— Нет, не обидишь, — не стал лишний раз обострять отношения Ротгкхон.

И Зимава, вытянувшись рядом на шуршащем под простыней топчане, сдвинула одеяло, прижавшись щекой к груди мужа. Улыбнулась:

— Стучит. Гулко. У тебя сильное сердце, леший. Наверное, очень горячее.

— Человеческое, — ответил он.

— Здорово. — Девушка прижалась еще крепче. Во влажных зрачках отражался красный огонек оставленной на полке у входа масляной лампы.

— Что ты так на меня смотришь? — не выдержал он.

— Ты самый лучший из мужчин, Лесослав. Я очень рада, что ты рядом со мной. Спи. Просто будь рядом, я согласна. Спи.

И она мысленно добавила: «Да, такого любить можно. Пусть даже без надежды на ответ».

С рассветом, отказавшись от завтрака, Ротгкхон опять облачился в парадные одежды — непробиваемая рубаха вместе с такими же суперпортками, чистые, но мокрые, качались на веревке — и отправился в детинец.

И совершенно напрасно — его там не ждали. Дворня не спеша разбирала пиршественные столы, стараясь не потревожить многих спящих дружинников. Бочки с пивом все еще оставались на своих местах — его потихоньку черпали усталые пробуждающиеся ратники. То ли еще пирующие, то ли уже. Но в любом случае — ни о какой княжьей службе сегодня речь явно не шла.

Однако въевшаяся в кровь имперская военная дисциплина так просто развернуться и уйти вербовщику не позволяла. Покрутившись во дворе, он поднялся во дворец, прошагал по коридорам первого этажа, взошел на второй — и наткнулся на трех играющих в кости стражников. Увидев иноземца, те вскочили, грозно схватились за рукояти мечей: